Весь вечер Анна Уотермен слышала, как дерутся коты. В десять она вышла в сад и стала звать домашнего любимца. Около десятилетия назад ее дочь Марни, тогда тринадцатилетка, но уже непостижимая, нарекла этого зверя Джеймсом. Небо полнилось звездами, у краев небосклон отливал зеленоватым сиянием сумерек позднего лета. Сад у Анны был большой, ярдов пятьдесят на двадцать, с обросшими лишайником яблонями и некошеной травой, и покосившаяся беседка походила на декорацию для русского фильма 1970-х – она уже разваливалась, тонула в разросшихся цветах, пучилась от хлама, который жалко выбросить, но и при себе держать особо незачем. Цветы разрастались с какой-то нездоровой стремительностью. Каждый год, как их ни пропалывай, тут прорастала плотная смесь местных сорняков, дички и, как напоминание о начавшемся в 2000-х потеплении, экзотики с мясистыми листьями и крупными лепестками из семян, занесенных бог весть откуда.
– Джеймс! – выкликала Анна.
Джеймс не отзывался, но не было и таких звуков, словно он кого-то убивал или умирал лютой смертью. Анна приободрилась.
Она обнаружила кота в зарослях на дальнем конце сада, где животное периодически устраивало себе лежанку среди корней на сухой земле. Он тыкался в изгородь мордочкой, стучал по ней передней лапой, что-то мурлыча сам себе. Она потрепала Джеймса по холке, но кот не обратил на нее внимания.
– Старый ты дуралей, – сказала ему Анна, – ну что ты здесь нашел?
Какие-то остывшие ошметки и обрывки плоти, раскиданные по земле. Если не считать размера и цвета, совсем как внутренности. Изгибы напомнили ей свиную печенку. Органы слабо светились. Анна подобрала с земли кусок и тут же уронила – он был теплый. Кот восхищенно подскочил, поймал кусок и принялся его трепать.
– Джеймс, – сказала Анна, – ты отвратителен.
Потом, натянув садовые перчатки, в каких обычно подрезала бархатцы, Анна сунула пару-тройку объектов в пластиковый пакет и отнесла обратно в дом. Опорожнила на стеклянное блюдо. Выложенные на рабочий стол, выглядели они как любая требуха – непривычными являть себя миру. Цветом вроде настоек в колбах, которые Анна девчонкой еще видела на витринах аптек, – синие, зеленые, глубоко-марганцовые, но уже слегка поблекшие и обретающие на свету галогеновой лампы кислотные оттенки. Анна выудила из шкафчика свой лучший вюстхофский нож, но тут же, разнервничавшись, положила обратно. Осмотрев содержимое блюда с разных ракурсов, она отправилась звонить Марни.
– Ты зачем звонишь? – спросила Марни минут через пять.
– Я так думаю… я просто хотела с тобой поделиться своим счастьем. По разным поводам. Я так счастлива была.
Анна понимала, что на первый взгляд это утверждение абсурдно. На третьем десятке она страдала анорексией и дважды неудачно покушалась на самоубийство. Первый муж, Майкл, – не лучший выбор – однажды ночью ушел в море на Мэнн-Хилл-Бич к югу от Бостона и не вернулся. Тела его так и не нашли. Талантливый человек, но весьма неуравновешенный. «Он был замечательным человеком, – говорила Анна тем, кто спрашивал о Майкле, – но принимал многие вещи слишком близко к сердцу». С тех пор она успела снова выйти замуж, родить Марни и прожить жизнь. Ее совместную жизнь с отцом Марни, довольно неплохую, сперва в Лондоне, а затем в этом тихом дорогом доме у реки. Майкла такая жизнь не устроила бы. Ему жизнь вообще давалась с трудом, как своеобразное наказание.
