5 января 1877 года. Воронеж.
Кутаясь в потёртый тулуп, надзиратель духовного училища Стенька Таиров вышел из своего флигеля и широкими шагами пересёк заснеженный двор бурсы.
Стенька спешил донести начальству новость: сегодня, под самое Рождество, затеяла баловство нечистая сила.
Колокола часовни Трёх святителей, сбивчиво зазвонили о конце вечерней службы. Привычно перекрестившись одним широким взмахом, он отметил, что новый дьяк вновь звонит невпопад.
Придержав малахай, задрал голову и посмотрел, как бесноватый ветер треплет скрипучий флюгер на крыше. Опустив взгляд пробубнил:
− Будет на завтра работы. Сам чёрт, прости Господи, буран зачинает под светлый праздник!
Метель, народившаяся в сером, словно застиранный утерник, небе, сулила к утру завалить Воронеж по самые ставни.
Ступеньки крыльца уже присыпаны снегом на палец. Прежде чем толкнуть дверь, пошевелил губами, произнеся короткую молитву.
Скрюченные от лютого холода ветви клёна царапали окно, в котором сквозь намёрзший лёд желтел огонёк свечи.
Стенька аккуратно обмёл валенки. Мягко ступая, прошёл по тёмному коридору к учительской.
Инспектор училища, Иван Иванович Путилин, неловко примостился на краешке табурета, словно проходя мимо, присел на секунду. От неожиданного появления надзирателя вздрогнул. Поспешно захлопнул тетрадь, в которой старательно что-то записывал.
− Чего вам, Таиров? – он нервно пробежал пальцами по столу, стесняясь мальчишеского замешательства.
Надзиратель вытащил из кармана тулупа вдвое сложенную бумажку.
− Иван Иванович, извольте прочесть. Вот, сунули мне под дверь, покуда ходил ворота запирать. Тут до вашего интереса.
Стенька протянул записку.
Будучи много старше инспектора, закончившего семинарию лишь год назад, за глаза, величал его щенком желтопузым.
Но пехотный полк, в своё время, дал хорошую школу: инспектор есть инспектор, а его дело на службе знать звания и обращаться по чину.
Иван развернул листок, криво вырванный из ученической тетради. По почерку отметил, что писал кто-то из отстающих. Печатные буквы, прыгающие как воробьи на пасху, сообщали:
«Сей ночью, заблудший отрок возжелал ворожбой и дьявольскими молитвами вызвать чёрта на поклон. Список заклинаний будет при нём. Спаси нас Господь»!
Таиров заметил, что щеки у инспектора пошли красными пятнами, пальцы пробежали по краю стола.
Путилин, перечитал ещё раз. Задумался: «Дело не шуточное, даже если бурсаки надумали посмеяться над ним. А если вправду чёрта вызывать будут?»…
Иван Иванович попал на эту должность исключительно волей Господа. Оценками не блистал. Задолго до конца учения обозначилась его дорога не далее, как в дьяки. Но Господь, в лице старого отцовского приятеля, служившего в епархиальном управлении, определил его на весьма приличную для скромных лет должность.
«Если накануне Рождества удастся выловить чернокнижника в стенах божьего заведения, смотритель непременно отметит старание, − думал он. − А если и шутка − разница не велика. Главное изловить кого, и показательно дать пример: при Путилине таких забав в училище не потерпят! Проявить себя тут решительно негде. И вот случай!»
Пальцы инспектора запрыгали по краю стола ещё быстрее.
Повернулся к надзирателю застывшему по стойке «смирно».
В училище выправка была необязательна, но Стенька, не изменяя привычке, держался по уставу.
− Таиров, через час будь наготове. Такие дела пресечь в корне. Жди у входа в классы.
− Как прикажете Иван Иванович. Буду как штык!
Ближе к полуночи Таиров стоял в сенях, в одной руке держа фонарь, а в другой хворостину, более походящую на палку.
В учебных заведениях давно запретили розги, но надзиратель, по старой памяти, держал запас, и иной раз грозил особо шкодливым бурсакам показать «с пылу горячих»
