Странно она называла его в минуты нежности и особенного расположения: «Дождичек мой». Первый раз он удивился, потом раздражался, но вида не показывал, а со временем привык, и это уже нравилось. Он даже огорчался, если не слышал долго «Дождичек». А однажды сказал, что он будет называть её Тучкой. Если он дождик, то она тучка. Она засмеялась и утопила его лицо в своих волосах.
Всё это было давно. И он, конечно, давно уже был Леонидом Михайловичем, но представлялся сейчас лишь по имени – Леонид. Объяснял это тем, что ему нравится новомодная западная тенденция – так, мол, демократичнее. И вообще: люди хотят иметь дело с ним, и никому не интересно имя его отца. А ведь боялся он надвигающейся старости. Хотя какой это старик в шестьдесят-то лет! Но друзья недоумевали, глядя, как он молодится. Одеваться старался модно, отрастил волосы, стянул их на затылке резинкой – седой хвост прыгал на спине по рыжей замшевой куртке. Правда, серьгу в ухо нацепить не решился.
Сейчас он был дважды свободен. Во-первых, сделался пенсионером. Работать после выхода на пенсию не стал ни дня. На работе день рождения соединил с «отвальной» – и на следующий день на работу не вышел. Средств хватало, чтобы не соединять заслуженный отдых с вынужденной работой. Во-вторых, два года как он был свободен лично – развёлся с женой.
И тогда он вспомнил о ней – о случайно встреченной в Москве много лет назад женщине. Вспомнил её милую присказку:
Барабанит дождь по крыше,
Барабанит дождь по крыше,
Только мы его не слышим —
Мы не слышим ничего.
Она часто повторяла её, когда шёл дождь. И тогда глаза её становились печальными. Дождь вообще менял её настроение. Она то радовалась, смеялась, смело подставляла дождю лицо. А то затихала, забиралась в кресло с ногами и бормотала: «Барабанит дождь по крыше, барабанит дождь по крыше…». И грустно становилось обоим.
Номер её телефона он нашел в старых записных книжках быстро, набрал, хотя не был уверен, что номер не стал другим.
– Я слушаю, – её голос не изменился. Он сразу узнал эту хрипотцу.
Он молчал.
– Говорите, я слушаю.
– Барабанит дождь по крыше, барабанит дождь по крыше, – очень тихо сказал он.
– Ты?
Говорили сумбурно, сбивались, хотели всё сообщить сразу. Она почти одинока, муж давно умер, а дети живут своей жизнью. И договорились о встрече.
Можно было полететь самолётом, но ему захотелось размеренности и постепенности. Он поехал в дорогом спальном вагоне.
– Почему ты называешь меня дождичком? – спросил он однажды.
– А как ещё?! Свалился на меня, как ливень! Неужели ты не помнишь? Не помнишь, как мы познакомились?
Он помнил всё. Он и сейчас, покачиваясь в вагоне, помнил всё. Летний московский дождь, как водится, рухнул внезапно, встал стеной, зашумел. Загудели, запели водосточные трубы. А люди со смехом побежали искать укрытие. Случившиеся рядом немецкие туристы спешно доставали из сумок запасливо приготовленные зонты, говорили меж собой (как выяснилось потом, оба они владели немецким): «Странные эти русские – такой дождь, они совсем промокли, а смеются». А им, и правда, было смешно. Она поступила так, как поступила бы любая женщина, – сняла белые босоножки и побежала по лужам, по потокам пузырящейся воды босиком. Мимо проносились такие же босоногие женщины, некоторые пытались прикрыться, как зонтами, сумочками.
Они оказались рядом. Поблизости ни подъезда, ни магазина, ни станции метро. Юркнули в телефонную будку – два незнакомых человека. Мужчина и женщина. Они стояли близко друг от друга, мокрые, возбуждённые бегом и самим событием. Сначала весело смеялись. Вспомнили недоумевающих немцев, перебросились фразами о московском дожде – «всегда так, внезапно!». Понемногу смех сменился разговорами о всяких пустяках. А он не мог оторвать от неё взгляда. Мокрое платье облепило всю её ладную фигуру, а волосы пахли дождём и летом. Он осторожно и нежно обнял её за плечи и поцеловал эти мокрые волосы.