Босху все это казалось бесконечной пыткой. Корасон, нависнув над металлическим столом и засунув окровавленные руки в разрезанное тело, орудовала в нем хирургическим ланцетом и еще какой-то длинной и острой штукой, которую называла мясницким ножом. Корасон отличалась невысоким ростом, и ей приходилось вставать на цыпочки для удобства. Чтобы сохранить равновесие, она опиралась бедром о край стола.
Босха смущало то, что над телом и до вскрытия уже неплохо поработали. Обе ноги отсутствовали, одну руку отхватили у самого плеча, а на коже багровели старые, но словно только что зарубцевавшиеся шрамы. Рот мужчины был открыт в безмолвном крике. Его глаза смотрели прямо в потолок, словно умоляя о пощаде. В глубине души Босх понимал, что страдания мертвецу уже не страшны, но его так и подмывало крикнуть: «Хватит! Когда это закончится? Можно ему хоть после смерти отдохнуть от всех этих мучений?!»
Но Босх молчал. Он просто стоял и смотрел на происходящее, как уже сотни раз бывало раньше. Куда важнее его мыслей и слов была пуля, которую Корасон собиралась извлечь из позвоночника Орландо Мерседа.
Корасон откинулась назад, чтобы немного отдохнуть. Она с шумом выдохнула воздух, и защитный щиток на ее лбу покрылся паром. Патологоанатом взглянула на Босха сквозь запотевший пластик.
– Почти готово, – сообщила Корасон. – Кстати, они были правы, что не стали ее тогда вытаскивать. Пришлось бы продираться через тэ-двенадцать.
Босх молча кивнул, сразу поняв, что она имела в виду один из позвонков.
Врач повернулась к столику с инструментом.
– Надо взять что-нибудь другое…
Корасон бросила мясницкий нож в железную раковину, где постоянно бурлила проточная вода. Она покопалась в лежавшей рядом стерилизованной посуде и выбрала длинный тонкий штырь. Взяв его в руки, она снова погрузилась в тело жертвы. Все внутренние органы были уже вынуты, взвешены и упакованы, осталась только полая оболочка внутри раскрытых ребер. Корасон приподнялась на цыпочки и, воткнув в позвоночник штырь, навалилась на него всем телом, пока наконец не выковыряла застрявшую в хребте пулю. Босх услышал, как свинец загремел в грудной клетке.
– Есть!
Корасон с облегчением выпрямилась и пустила на пинцет струю из шланга. Она поднесла инструмент к глазам, рассматривая свою находку. И ногой автоматически вдавила в полу кнопку рекордера, чтобы начать запись.
– Из двенадцатого грудного позвонка была извлечена сплющенная пуля. Она сильно деформирована. Сейчас я ее сфотографирую, помечу своими инициалами и передам детективу Иерониму Босху из отдела нераскрытых преступлений лос-анджелесской полиции.
Корасон еще раз нажала на кнопку, закончив запись. Потом улыбнулась ему из-под пластикового щитка.
– Прости, Гарри, ты же знаешь, я помешана на формальностях.
– Не думал, что ты его еще помнишь.
Когда-то у них случился короткий роман, но с тех пор прошло уже много времени, да и вообще на свете было очень мало людей, знавших его настоящее имя.
– Конечно, помню, – заверила она шутливо.
В ней появилась какая-то странная скромность, которой он не замечал раньше. Тереза Корасон всегда отличалась честолюбием и в конечном счете добилась того, чего хотела: поста главного судмедэксперта, со всеми прилагавшимися к нему регалиями и атрибутами, включая реалити-шоу на телевидении. Но когда достигаешь вершин успеха, становишься политиком, а политики быстро теряют популярность. Постепенно дела у нее пошли неважно, и в итоге Корасон оказалась там же, где была: на должности рядового судмедэксперта, с такими же обязанностями, как у всех. Правда, ей оставили собственную комнату для аутопсии. Пока.
