Поднимаясь по мраморным ступеням музея искусств, я нервничал. Десятилетний стаж реставратора, как будто испарился, и я был юным, восторженным посетителем. Надеюсь, мне удалось сделать вид, что колонны размером с башню меня нисколько не смущали. Хотелось даже создать впечатление, что такое помпезное заведение для меня привычная рабочая обстановка.
«Вовсе не мелкие провинциальные церкви были моим хлебом насущным последние годы.» – говорило моё лицо.
Но глаза выдавали полностью. Взглядом я пытался постичь масштаб, но как только запрокидывал голову к фреске на потолке, у меня начинала кружиться голова.
Моею гордостью было участвовать в этом немного тайном мероприятии. Я был одним из немногих, кто увидел это в чётком качестве, а не в минутном новостном ролике.
Подойдя к полотну, я замер. За толстым слоем вонючей краски для стен и временным промежутком в две сотни лет передо мной сидел тучный человек. Когда писался портрет, мужчина был уже настолько не молод, что даже придворному художнику, известному своим приукрашивающем действительность стилем, не удалось изобразить красавца. Лицо мужчины почти полностью закрыто, но даже так чувствовался немой укор с его стороны. Мне казалось, он мне не доверяет.
– О, вот и вы. – подходя ко мне, сказал работник музея в форме охранника. – Не заметил, как вы зашли. Думал вас провести, но уже сами всё нашли. – он мялся и обильно потел, совершенно позабыв о манерах. – Вот, видите, что вандалы творят. – Охранник кивнул в сторону полотна.
– За что же его так? – спросил я, чтобы поддержать диалог.
– Да кто их разберёт этих вандалов. Кто говорит, что мол домогательства и насилие были с его стороны. А кто утверждает, что взяточником был страшным. Да какая уж теперь разница. Я считаю так – искусство портить нельзя. Кем бы ни был человек на портрете. Вы согласны? – он уставился почти впритык.
Я кивнул.
Снять напряжение у охранника не получилось, он стушевался ещё сильнее, что-то пробурчал под нос и скрылся в каморке под лестницей на второй этаж.
На самом деле чувства у меня были противоречивые. Порчу полотна я, как искусствовед, одобрить не мог, но и вывешивание столь противоречивой фигуры в холле, приветствующем посетителей, тоже не поддерживал. Совсем другое дело было бы, расположись он скромнее где-нибудь в углу, куда ни один бодрый и прыткий ум не доходит, или затеряйся в ряду больших полотен с раскидистыми пейзажами. Тогда бы никто его не тронул.
В этом храме полотен и статуй было не комфортно. С витражей на окнах и расписного купола строго смотрели многочисленные блюстители порядка. Их немой укол заставил вздрогнуть мои плечи. Вспоминались знакомые обстановки: маленькие церквушки и покосившиеся домики с печками. Там я медитативно убирал плесень с почерневших икон. Как сейчас помню эти ощущения: тишина, добродушные бабушки, настойчиво предлагающие чаепития с пирожками, запах сушёных трав или ладана, сердитый дед в поношенном жилете, из-за угла контролирующий процесс.
Сторож долго не появлялся, так что я решил действовать сам. Для начала я аккуратно снял картину со стены, потом достал из рамки и отнёс в подготовленное для меня место. Мне заранее сообщили, где искать мастерскую.
Вооружившись специальной лопаткой, я начал убирать верхний слой краски. Она отходила нехотя, как будто лениво. Её синеватый блеск стирался, передо мной оставалось мутное тёмное пятно. Непробиваемое и деревенеющее от моих прикосновений. Несколько часов я по слоям доставал человека из-под присохшей корки. Мои аккуратные действия не спасли изображения. Когда инородная краска была снята, на меня смотрело большое пятно с несколькими волосинками сверху. В области лица не осталось почти никаких намёков на былое высокомерие. В низу картины скромно читалось название – слово «Портрет».
