ПРОЩЕНИЕ.
Высокий белоголовый голубоглазый отрок, одетый в тонкую светлую холщовую рубаху с вышитым воротом и красным пояском, в серые штаны из холста потолще, обутый в тонкие онучи и простые постолы1 с аккуратно собранным в мелкие складки мыском, кланялся двум заморским мужам. Знаток мог сказать, что одежда подростка, выглядевшая очень простой, была недешёвой… И вышивка шёлком по вороту, и тончайший лён для рубашки, и поясок с византийским узором, и дорогие браслеты (не тесёмки, как у простонародья), стягивающие на щиколотках штаны, – всё указывало на достаток в семье. Отец парня был известный смоленский купец Любим. Он-то и напутствовал сына: «Не скачи, как молодое козля, а ходи степенно, гости устали, почитай вчера только и прибыли, покажи город, да расскажи про всё, что спросят, да лишнего не болтай… – и уже обращаясь к товарищам. – Как насмотритесь, да замаетесь, приходите трапезничать: пироги пекутся, гуси жарятся, икра в леднике, вино фряжское… ждём вас с Любавой…»
Глядя вслед уходящему отцу, юноша негромко проговорил: «А Смоленск есть град велик и людьми мног…» Странно выглядели эти трое: рядом со славянским отроком стояли молодой могучий варяг и пожилой худощавый византиец. Впрочем, в Смоленске иноземцами никого не удивишь, а торговцы из Византии и из-за Варяжского моря2 и вовсе свои люди: у многих купцов тут и склады на Смядыни, и лавки, и дома, иногда по полгода зимуют, торгуют, весны дожидаются…
Варяг Бьярне – широкоплечий, с копной волос, переплетённых в подобие кос тонкими кожаными ремешками, одетый в грубую льняную рубаху с узеньким пояском и простые серые штаны. Короткие башмаки из куска кожи на подошве да небольшой кинжал на поясе довершали костюм (это ему ещё не разрешили взять меч, входить в город с оружием было запрещено, да уговорили оставить на драккаре3 из-за летней жары огромный меховой плащ, похожий на одеяло, – вечного спутника норманна4).
Грек же был высок, телом худ, лицом смугл, волосы коротко пострижены в кружок, дорогая шёлковая светло-жёлтая туника ниже колен с каймой, на которой вышиты невиданные цветы и диковинные растения, дополнялась тонким коротким коричневым шерстяным плащом, с искусной серебряной фибулой5 в виде львиной морды на правом плече и лёгкими кожаными сандалиями с ремешками. Оба не один год торговали с Русью, дружили с Любимом, часто бывали в Смоленске, но недолго и поодиночке (один едет «из варяг в греки» весной, назад осенью, другой наоборот). Запозднившись с товаром, Любим живал иногда то у одного, то у другого, но вместе втроём и надолго сошлись в Смоленске впервые, все гостили у Любима, Бьярне приплыл вчера под утро, его драккару с большим страшным драконом на носу нужен был мелкий ремонт, грек прибыл поздно вечером, почти ночью на своём дромоне6 и согласился на уговоры Любима и Бьярне погостить несколько дней. Все неплохо говорили по-славянски, поэтому глаголича7 не требовалось.
По обычаю вести речи по старшинству начал разговор грек: – Я Лев, что это значит, и так понятно, – он кивнул на морду на фибуле, – это Бьярне, то есть медведь, что тоже ясно, – окинул быстрым взглядом коренастую косматую фигуру викинга, – а ты то Георгий, то Одинец, то ещё как-то отец тебя называл… – У нас есть детское имя, мать даёт младенцу, и мало кто его знает, только домашние, а дитя до трёх вёсен со двора не пускают да чужим не показывают, а кто на четвёртую весну пошёл, тому дают взрослое имя по его натуре: Миляй, Молчан, Кудряш, я вот Одинец, нет больше деток в семье… Мать застудилась сильно в половодье, когда я мало́й был, вода под самый дом подошла, а отец в Царьград8 ушёл, все добро спасали по колено в воде студёной, вот я и один… А Георгий – это крестильное имя, христианское, батюшкой в церкви дадено по святцам, но мы им мало пользуемся, больше нашими, русскими… – Ну, показывай, мало́й, свой город, когда ещё приведётся здесь побывать, вижу неровно тут у вас, холмисто… – Так ведь, дядько Лев, берег Славутича
