ГЛАВА 1. Приданое
- Хватит жрать! – ревёт Герман, стуча кулаком по столу.
Чашка с кофе из тончайшего костяного фарфора подпрыгивает и
падает на бок. Кофе разливается по розовой скатерти, оставляя
коричневое пятно в виде сердца. Какая ирония!
Я вскакиваю из-за стола и бегу наверх.
Ощущения – как будто ударили хлыстом по воспалённой коже.
- Мне не нужны твои целлюлозные ляжки и свисающее брюхо! – орёт
он мне вдогонку.
При росте метр семьдесят пять я вешу пятьдесят шесть
килограммов, у меня нет не только никакого целлюлита и обвисшего
живота, у меня, наверное, нет подкожного жира вообще.
Скоро пляжный сезон, мы собираемся ехать на море, и он таким
образом проявляет заботу о моём внешнем виде.
Жена должна соответствовать самым строгим канонам ухоженного
тела, чтобы ему не пришлось краснеть и видеть в глазах чувство
превосходства его друзей-миллиардеров.
Я всего лишь потянулась за вторым ржаным тостом, размером с
банковскую карточку.
- Если ты прибавишь в весе два килограмма, я с тобой разведусь,
- сказал он мне в день свадьбы. На первый взгляд это может
показаться шуткой, но Герман не шутил, он говорил это на полном
серьёзе.
Я стараюсь соответствовать, да, но я человек, со своими
желаниями и слабостями, с ошибками и настроением, с воспоминаниями
и мечтами.
Но это не считается. Главное, чтобы дом был в идеальном порядке,
я безупречно одета и причесана, а вечеринки, куда приглашаются его
друзья с жёнами-ядовитыми змеями-подругами остались в памяти, как
лучшие светские вечеринки месяца.
Проклятые сборища! Это только кажется, что кейтеринг и прислуга
в помощь. На самом деле, эти люди лишь выполняют твои поручения, а
как они их выполняют и каков замысел – это полностью на моих
плечах. Следить надо в оба.
Сначала я стеснялась и повторяла по сто раз уборщицам и
горничным свои просьбы, проявляла снисходительность и старалась
понять, что люди устают, а их труд не из лёгких. Но в таких делах,
как известно, вежливость принимают за слабость и работают только
хуже. Мне пришлось научиться включать стерву и жёстко пресекать
разгильдяйство, откровенную халтуру, а иногда и воровство
каких-нибудь для меня не значащих мелочей, типа брэндовой заколки
для волос или шёлковой косынки, о существовании которой я давно
забыла. Но тут дело принципа.
На кону моё собственное спокойствие и благополучие. Нельзя
ударить лицом в грязь, ни разу. Вместо благодарности за успешный
вечер, к которому просто невозможно придраться, так как я уже
навострилась за три года брака, Герман не скажет ничего, это и есть
его благодарность. А если он скажет, что я обленилась или того
хуже, отупела от безделья, то будет скандал. После скандала он
может сесть в машину и уехать с ночёвкой в неизвестном направлении.
У него нет сдерживающего фактора – он богат, и преградой для его
выходок может быть разве что девяти бальное землетрясение.
Мы не на Западе, у нас нет «старых семейных миллионов»,
доставшихся по наследству с позапрошлого века, нашему капитализму
не более тридцати лет, но об этом никто не хочет вспоминать. А
хотят вспоминать то, что мой отец был обыкновенным советским
хирургом в обычной московской больнице, пусть и заслуженным, а мать
учительницей географии в средней школе.
Несколько лет назад мама попала под трамвай, сильно
покалечилась, ей ампутировали ногу выше колена. Отец ввязался в
сомнительный бизнес в одной частной клинике, на него повесили
смерть какого-то авторитета с серьёзным огнестрельным ранением.
Братки отобрали всё, что было, включая квартиру. Но он устроился в
другую частную клинику, так как его очень высоко ценили в
профессиональных кругах, и сделал множество сложных удачных
операций. Одним из пациентов был Герман. После поединка на рапирах
в частном клубе. Герман и фехтование – это нечто целое, прямо как
Пушкин. Но он не один такой, их таких целый клуб миллиардеров-
фехтовальщиков, сражающихся с друг другом настоящим оружием и
по-настоящему. То ли у них «средневековые» нерушимые принципы, во
что я не верю, как и во всё искусственное, то ли им скучно, и они
устраивают себе дуэли-поединки.
