Ноэль
Уилмингтон, Северная Каролина Сентябрь 2010
Она сидела на верхней ступеньке крыльца своего бунгало в Сансет-Парк, прислонившись спиной к перилам и устремив взгляд на полную луну. Ей будет этого не хватать. Ночного неба. Испанского мха, лентами свисавшего с ветвей дуба. Шелковистого прикосновения сентябрьского воздуха к коже. Она сопротивлялась тому, что тянуло ее в спальню, к таблеткам. Нет. Еще не пора. У нее еще есть время. Она могла бы просидеть здесь всю ночь, если бы захотела.
Подняв руку, она медленно обвела кончиком пальца круг луны. В глазах защипало. «Я люблю тебя, мир», – прошептала она.
Вдруг тайна навалилась на нее всей своей тяжестью, и она уронила на колени окаменевшую руку. Проснувшись сегодня утром, она понятия не имела, что настал день, когда она окажется не в состоянии нести эту тяжесть. Даже вечером, нарезая себе на салат сельдерей, огурцы и помидоры, она напевала, думая о родившейся накануне светловолосой малышке, хрупком существе, нуждавшемся в ее помощи. Но когда она села за компьютер, поставив перед собой миску с салатом, словно две тяжелые мускулистые руки протянулись к ней с экрана и легли на голову и плечи, сжав ее легкие так, что она не могла перевести дыхание.
Сами очертания букв на экране впились, как клещи, ей в мозг, и она поняла, что время пришло. Выключая компьютер, она не испытала ни малейшего страха, никакой паники. Она оставила салат на столе, едва к нему прикоснувшись. Теперь он был не нужен. Все равно аппетита не было. Она все приготовила, это было нетрудно. К этой ночи она готовилась давно. Убедившись, что все в порядке, она вышла на крыльцо полюбоваться луной, ощутить легкое дыхание воздуха и в последний раз наполнить глаза, уши и легкие. Она не надеялась, что ее намерение изменится. Слишком велико было облегчение, которое принесло ей принятое решение. Настолько велико, что, когда она, наконец, поднялась на ноги (как раз в этот момент луна скрылась за деревьями), она почти улыбалась.
Тара
У меня вошло в привычку подниматься наверх, чтобы позвать Грейс ужинать. Я знала, что найду ее за компьютером с заткнутыми ушами, она вечно не слышала, когда я звала ее из кухни. Намеренно она это делала, что ли? Я постучала и, когда Грейс не ответила, слегка приоткрыла дверь. Она печатала, воткнувшись взглядом в монитор.
– Ужин почти готов, – сказала я. – Пожалуйста, собери на стол.
Твиттер, наш золотистый песик, лежал под ее босыми ногами и при слове «ужин» бросился ко мне. Но моя дочь не тронулась с места.
– Минутку, – сказала она, – мне надо это закончить.
Оттуда, где я стояла, не было видно экрана, но я была уверена, что она писала письмо, а не делала домашнее задание. Мне было известно, что она все еще отстает в учебе. Когда ты преподаешь в школе, где учится твой ребенок, ты постоянно знаешь, что там происходит в плане успеваемости. Грейс всегда была лучшей ученицей и отлично писала, но, когда в марте погиб Сэм, все изменилось. Весной все одноклассники ее опередили, и я очень надеялась, что осенью дела поправятся, но, когда Клив порвал с ней, перейдя в колледж, ее снова начало мутить. Мне, во всяком случае, казалось, что именно этот разрыв загнал ее еще глубже в депрессию. Откуда мне было знать, что с ней происходит? Со мной она не разговаривала. Дочь стала для меня тайной. Книгой за семью печатями. Я начинала думать о ней как о живущем наверху постороннем человеке.
Прислонившись к двери, я присматривалась к своей дочери. У нас были одинаковые светло-каштановые волосы с одинаковыми искусственными блондинистыми перышками, но у нее, шестнадцатилетней, длинная густая грива светилась, поблескивая. Мои короткие, до подбородка, волосы как-то незаметно утратили свой блеск.
