Регрессия

Сквозь запотевшее стекло иллюминатора я немигающим взглядом уставилась на кипучую жизнь укутанного туманом аэропорта Шарль-де-Голль. Удивительно нелетная погода накрыла город этим весенним утром. Соседние самолеты на ощупь подбирались к рукавам и незаметно отползали обратно в глубь тумана. Кары с багажом, автобусы с пассажирами, пугливо вглядывающимися в окутавшее все вокруг молоко, суетливые сотрудники – жизнь бурлила, не останавливаясь ни на секунду. А мы все стояли.

Впервые я пожалела, что больше не могу закрыть глаза, сосредоточиться и узнать, что будет дальше – долетит ли железная птица до Москвы, или мне суждено остаться в Париже. А может, приборы откажут, пилот заснет, а второй пилот – совсем молодой, который учился только на симуляторах, – растеряется и впишется ровно в какую-нибудь вышку. Не такой уж и плохой вариант.

Эта неделя в Париже стала не просто глотком свежего воздуха, а разделила мою жизнь на две независимые ветви. Если раньше я была кем-то особенным, способным и, не врать же самой себе, видела гораздо больше обычных людей, то теперь превратилась в простую счастливую девушку. Вопрос только, надолго ли? Еще несколько часов в самолете, если, конечно, второй пилот – не совсем профан, и я окажусь в серой Москве.

Я люблю город своего детства и юности и хотела бы провести там жизнь, но только не ту жизнь, что у меня была. А новую, которую обрела за такое короткое время.

Удивительная ирония судьбы – она завела меня в город, о котором я с уверенностью говорила: «Это последнее, что я хочу посетить в Европе», но продолжала упорно, хоть и безуспешно учить французский. Я вновь мысленно прокрутила события последних дней и улыбнулась – череда картинок заняла не больше секунды, за последний час я показывала себе этот счастливый диафильм не меньше сотни раз и воспроизводила его уже на автомате.

В последний раз перед тем, как отключить телефон и остаться один на один с самой собой, бескрайним небом вокруг и напряженным внутренним диалогом, я взглянула на сообщение на ломаном русском от человека, который и в России-то никогда не был, но знал, что язык ему пригодится: «Мы вместе. Не бояться. Люблю».

Сейчас меня пугала сама мысль о возвращении в Москву. Мне предстояло решить, как жить дальше. Начать работать по специальности, продолжить учиться или придумать что-то кардинально новое. Увидеть Иоганна, а я не сомневалась, что он не оставит меня в покое. Кто знает, может быть, я и решусь ему помочь – все же он слишком глубоко пророс корнями в мою жизнь. Наткнуться в институте на бывшего мужа, которого предпочла бы забыть как страшный сон. Объясниться с Маринкой, которая, наверняка, обиделась на мой неожиданный побег. Набрать сразу после посадки родителям, которым не звонила всю неделю, что находилась в Париже. Каждый из этих людей имел ко мне столько претензий и вопросов, на которые я не могла ответить, что неподъемный груз вновь ощутился на моих плечах, стоило мне только зайти в здание аэропорта, глотая слезы и сжимая напоследок руку Пьера.

«Не хочу, не хочу, не хочу туда!» – без устали билась в голове назойливая мысль, но из дальнего закоулка подсознания, где осталась толика потерянной мощи, врывался в гул отчаянья тоненький голосок: «Все будет хорошо. Все уже хорошо. Вы справитесь».

Не зря говорят, что ожидание гораздо страшнее самой казни. Глаза мне предусмотрительно завязали, видимо, боясь, что заставлю инквизитора отпустить меня. Ах, если бы все было так просто! Руки и ноги тоже стянули плотными жгутами, больно врезавшимися в кожу. Мокрые, безуспешно пытавшиеся разгореться поленья чадили так, что едкий дым проникал даже под плотно прилегающую к лицу ткань, заставляя зажмуренные глаза истекать слезами.