Анастасия Рейфшнейдер
Актер первого плана
А ведь всё началось с того, что меня записали в театральный кружок.
Правильная дикция, прирожденная адаптация к быстро сменяющимся мгновениям сцены, развитая мимика и мускулатура – все это говорило о том, что свое будущее (не будь я долбоёбом) проведу в свете софитов и бесконечных поклонов под оглушительные аплодисменты почтенной публики.
И все так замечательно продолжалось – поездки в другие города, репетиции, вопли бессменно сменяющихся режиссеров, натянутые улыбки сокурсниц по сцене, грим, дешевые, а потом и более дорогие декорации, первое шампанское, выстрелившее пробкой в пыльную лампочку на потолке гримерки, костюмы, костюмы, костюмы, первая любовь и, пожалуй, вечная, так как Маняшечка стала моей невестой, а затем и женой. После было предложение снятся в местной рекламе – «Стоматология от А до Я – улыбка ослепительнаЯ!», квартира, доставшаяся от почившей бабушки, ребенок, « – Как назовем его? – В честь Станиславского? – Так и быть…», ясли, детский сад, школа, университет.? Тут-то всё остановилось и резко завертелось как стрелки взбесившихся часов, отматывающих время в сторону темную, нечистую…
Тогда был солнечный веселый день середины июля. Костя успешно сдал вступительные экзамены в авиационном и, обняв меня и Маняшечку, помчался в местное кино со своей новоиспеченной подружкой.
Маняша – всё так же сохранившая доброе сердце и чистоту души, слегка постаревшая (впрочем, я не замечал всех этих новых морщинок, которые она по вечерам усердно мазала косметическим кремом), в элегантном серо-розовом платье шагала по странно пустынной набережной, улыбаясь. Улыбка у нее была прекрасная – словно солнце озаряло её милое личико, и она вновь становилась той озорной, но скромной девчонкой, в которую я влюбился в свои семнадцать лет.
На скамейках и деревьях были расклеены глянцево-яркие листовки с пропагандой за нынешнего президента. Маняша вдруг остановилась у тополя и с треском сорвала одну из таких листовок.
– В чем дело, Мария? – я подошел к ней вразвалочку, с наигранно строгим видом. – Предпочитаете макулатуру вместо бессменно преданного мужа?
Маша всё разглядывала листок. Потом скомкав его, сказала:
– У меня какое-то плохое предчувствие, милый.
– В чем дело? – я вытащил скомканный лист из её похолодевшей ладони и развернул – на меня смотрело смятое лицо «вождя», точно такое же, как и на всех остальных листовках.
– Ты так на него похож… – проговорила она, развернувшись и медленно шагая к реке.
– Да, похож… – ответил я, не понимая её тревоги. – В театре часто шутят на эту тему. Мол, меня надо в президенты, я бы то поднял зарплаты служителям сцены.
Мария обхватила ладонями темный заборчик, что отделял тротуар набережной от воды. Внизу плескались волны – закрыв глаза можно было представить море, только холодный ветер выдавал среднюю полосу России.
– Ты же меня никогда не бросишь? – она вдруг резко обернулась и пронзительным взглядом синих очей впилась в меня.
– Конечно, нет. Как ты могла о таком подумать? – я обнял её, мягкие волнистые локоны защекотали мои плечи. Она так долго сегодня утром их завивала – вероятно, волновалась за Костю.
– Когда я стану старой и вялой… буду вставать в шесть утра на первый трамвай, чтобы попасть в поликлинику, к врачу, который будет безразличен к моим болям в костях и прогрессирующему слабоумию… – продолжала она с тоской. – Когда я буду солить огурцы на зиму и делать их излишне солеными… Когда мои пальцы окончательно скрючатся, и я не смогу вязать пинетки для своих внуков…
– Какое старческое слабоумие? – рассмеялся я. – Ты самая умная женщина, которую я знаю!
Она грустно улыбнулась одним уголком рта.
