Мирон Безбородов дёргал ногами, причмокивал и сильно ругался во сне, грозя кому-то прокурором. Два раза вставал в туалет и один раз – выпить воды из чайника. Кошмары с утра растворились в подсознании, но оставили после себя осадок из плохого настроения и пульсирующей головной боли. Счастья изливания проблем на головы близких родственников Безбородов не знал по причине одиночества, поэтому сразу после пробуждения выдавил порцию негатива на окружающие его предметы: старую табуретку с расшатанной ножкой, зубную щётку с твёрдым ворсом, недотянувшие до нормального размера куриные яйца и, конечно же, подгоревшую яичницу вместе со сковородой и постным маслом. Костюм, отглаженный заранее, и до блеска вычищенные туфли Мирон осматривал долго, придирчиво и, убедившись в безупречности их состояния, благосклонно кивнул. И даже снисходительно улыбнулся. К внешнему виду Безбородов подходил строго, потому что оболочка, как говорится, должна соответствовать содержанию. Интеллектом своим, знаниями и положением в обществе Мирон на данном этапе жизни вполне был удовлетворён. Должность старшего клерка в довольно солидной городской компании придавала ему значимости в собственных глазах и выпрямляла осанку. Он мог позволить себе не смотреть по сторонам и не заглядывать в лица прохожих, гордо шествуя по тротуару к месту ежедневного пребывания. Мирон уважал себя на работе ровно в той мере, в какой не уважал дома. Одиночество здесь становилось ощутимым почти физически и вызывало ночные кошмары, которые не запоминались. Так повторялось день за днём.
Прежде чем влезть в пальто, он взглянул в зеркало. Оценил, утвердил и принял себя сегодняшнего, прищёлкнул языком, приосанился и одобрительно подмигнул своему отражению.
– Чтоб тебя удача не покинула!
В дверь постучали.
– Кто там?
Глазок высвечивал пустоту. Безбородов вышел на лестничную клетку и тут же угодил пижонской белой туфлей в тёмно-коричневую кучу. Поведя носом, поморщился от поднимающейся вони, и, нагнувшись, оценил полноту катастрофы. Где-то внизу покатился и вывалился во двор издевательски противный хохот ненавистных до тошноты хулиганов.
– Чтоб вас всех…
Запасом белых туфель Мирон не обладал, а сегодня туфли непременно требовались белые. Иначе сделка, намеченная на утро, могла сорваться или… Да мало ли этих или, мечтающих обрушиться на его не седую ещё голову, воспользовавшись случаем. Туфли сегодня требовались белые. Поэтому старший клерк Безбородов вернулся в опостылевшую квартиру и долго, морщась и задерживая дыхание, отмывал их. Гадость смылась, а запах остался. Так казалось, когда шёл по тротуару, потому оглядывался и смотрел по сторонам, глубже втягивая голову в воротник чёрного пальто. Казалось, когда здоровался с сотрудниками, готовился к переговорам и когда притормозил на мгновение у кабинета шефа.
– Чтоб вас всех…
Запах утреннего конфуза жил с ним.
– Что вы сказали, Мирон Кузьмич?
– Ничего.
– Ну-ну. Могу посоветовать своего психолога. Недорого берёт, а результат, как говорится, на лицо.
– Спасибо, шеф. У меня свой имеется.
– Ну-ну!
«Ну-ну» шефа никогда ничего хорошего не сулило. Тем более в сопровождении снисходительной улыбки. Мирон повёл носом, втянул в себя воздух.
– Пахнет?
– Чем? – не понял шеф.
Младший клерк Зоя Бумбошкина посмотрела на Безбородова с нескрываемой обидой и вытерла остатки пролитого кофе из кофемашины. «Мог бы и промолчать», – читалось её в глазах. Остальные остановились, замерли и принюхались.
– Бумбошкина кофе вкусный варит, не пробовали? Даже дома от аромата избавиться не могу.
