Глеб стоял у автобусной остановки. Вечерело. Сумрак, наползающий откуда-то со стороны копчёных пятиэтажек и частных домиков, переваливал через шоссе и захлёстывал небо. Холодное блёклое небо, которое, впрочем, и в полдень казалось выстиранным и безликим, потому и солнце предстало намалёванным пятном… Ничуть не лучше, чем этот фонарь. Фонарь, чей жиденький свет бесстрастно лизал асфальт с бордюрами вместо того, чтобы сложиться в снопы, сгрести себя в пук и сделаться чем-то действительно стоящим. Зачем ты разгорелся сейчас, когда тьма ещё не поглотила город? Зачем ты нужен? Этот вопрос можно адресовать многим – и автомобилям, мчащим людей до бесконечности, и тем, кто суетился на рынке возле торговых палаток, возил тележки, нахваливал свой товар, вожделел приобрести нечто… Зачем вы здесь? Его усталый взгляд скользил по фигурам, выхватывал лица, запоминал итог очередного душного июльского дня, а в руках покоился свёрток.
Это был плащ – приобретённый в школьные годы, специально для театральной сценки, где ему отводилась роль королевской мантии. Цвет, некогда кофейно-молочный, теперь превратился во что-то трудно узнаваемое, то ли блёкло-серое, то ли отдалённо напоминающее перламутр. Школьный приятель недавно для чего-то просил эту вещицу – теперь Глеб забрал её обратно. Тряпка тряпкой, а память хранит. Он не любил расставаться с предметами, как-то отразившимися в жизни, хоть пустяшными, хоть по-настоящему полезными. Барахольщиком его окрестили давно и неслучайно, однако прозвище – не смущало. Он, в целом, довольно легко относился к поддёвкам и даже оскорблениям, будучи направленным скорее на созерцание, чем на действие. Потому отличался медлительностью, молчаливостью, задумчивостью, раздражая присутствующих рядом.
На остановке напротив он увидел красивых девушек – с ярким макияжем, в лёгкой одежонке, едва прикрывающей тело, с блестящими украшениями, наверняка ненастоящими, но броскими. Самое главное, девушки обладали именно такой внешностью, которая была в ходу в последние десять-двадцать лет.
С улыбкой, всегда слабо проглядывающейся на его тяжёлом глинистом лице, Глеб подумал о том, что уже его одноклассницы стремились к той внезапно востребованной, распутной красоте, которая сегодня захватила жилые квартиры. Одна из прелестниц – а они являлись самыми что ни на есть прелестницами, потому что стремились прельщать, и не более, – поймала его взгляд и, хищно сверкнув глазками, ответила плотоядным оскалом, вполне чарующим и манящим. Подъехавший автобус прорезал пространство между ними, затормозив несколько дальше положенного, – в любом случае, Глеб вот-вот отвёл бы глаза и проигнорировал, как делал всегда, когда объект наблюдения – всего лишь объект! – вдруг замечал его и реагировал как-то в ответ.
Несмотря на всю сдержанность и беспристрастие, он с трудом переключил внимание, словно ещё чуть-чуть, и осознал бы некую очевидность. Девушка кивнула, подмигнув и цокнув языком. Этот её жест заставил Глеба дёрнуться, будто ударило электрическим током, из-за чего он споткнулся и чуть не упал. Автобус пыхнул выхлопной трубой и поехал дальше, а в уши врезался звонкий смех. Отряхнувшись, он поправил выроненный плащ, начал было сворачивать, но вдруг решил, что не хочет нести этот свёрток, так как отправится домой пешком, не дожидаясь транспорта. Глеб накинул плащ на плечи, щёлкнул застёжкой и зашагал по обочине.
Прилетевшая полумгла, предвестница ночи, жирными размашистыми мазками прятала различия. Он осязал кожей мельтешащих людей и в то же время брёл точно во сне, точно в коконе, благодаря которому его не касалась окружающая действительность. То ли вокруг – спящие, то ли ему дрёма свила почти непроницаемую защиту…
