В прошлое закройте двери,
Там всё равно не будет тех,
Кого любил, кому ты верил.
Изъеден молью старый мех,
Из моды вышел твой наряд,
До дыр изношены ботинки,
И свечи больше не горят,
И не танцуют в них пылинки.
Там пусто, тихо и темно.
Там нет войны, и нет там мира.
Там всё давно завершено.
Там твоего нет пассажира.
Оставь, как старое тряпьё,
Свои печали и тревоги.
Теперь всё это не твоё.
Ты больше прошлое не трогай.
Вот уже двадцать с лишним лет я пытаюсь погасить огонь ненависти, но боль тлеет и не хочет уходить. Время не лечит. Оно отодвигает боль, накладывая временные повязки, пропитанные текущими событиями, как лекарством. Неосторожное слово, воспоминание, звук срывают эти повязки, а под ними всё та же кровоточащая рана. Время растягивается в пространстве и застывает. Двадцать три года на моём календаре май, на моих часах полдень.
В марте раздался телефонный звонок, неожиданно разорвав тишину, прокатился эхом по квартире, оттолкнулся от стен и вернулся к аппарату. Сердце отчего-то ёкнуло и неровно забилось.
– Добрый вечер, – в трубке прозвучал знакомый голос.
– Добрый, если он будет таким после твоего звонка.
– Как дела? – начал издалека голос.
– Ты звонишь поинтересоваться моим здоровьем? С чего такая забота?
– Ты, как всегда, не в духе. Тут такое дело…
– Не томи.
– К Ольге вернулась память, – в трубке помолчали.
– О чём она вспомнила?
В трубке продолжали молчать, слышалось только дыхание собеседника, указывая, что связь не оборвалась. Из телефона выплёскивалось очень красноречивое молчание. Мне показалось – из динамика веет холодом, и аппарат сейчас покроется инеем. Это было гнетущее, зловещее молчание. Захотелось прервать связь и больше никогда не отвечать этому абоненту. Словно почуяв, трубка ожила:
– Мне не доложили, – в трубке хихикнули, – но Ольга рвётся в Петербург.
– Что ты хочешь от меня? Мне начинать бояться?
– Первоначальная версия – она хочет найти своих дочерей.
– Причём здесь я?
Голос опять замолчал, молчал долго. Мне тоже не хотелось говорить.
– Ольга не рассказала о перестрелке своему мужу. Опасаюсь, что она может отомстить.
– Я давно ничего не боюсь. Что ты с этого имеешь? И зачем мне эта информация? – в моем голосе усталость.
– Время лечит?
Я смеюсь:
– Только никто не выжил. Оно убивает.
– Ольга хочет продать акции клиники мужа. Он пока об этом не знает. Думаю, она останется в Петербурге. Может быть, это шанс залечить рану и заработать? Ты же помнишь, тебе не удалось сделать задуманное? Помоги мне. Я помогу тебе. Долги надо отдавать.
– Причём здесь ты?
– Каждому своё, – хохотнул голос.
Я помню всё. Наверное, хорошо было Ольге без груза памяти о прошлом. А моё прошлое всегда со мной. Счастья в нём мало, только боль и ненависть. А могло бы быть иначе, если бы не Ольга. Она далеко, но то, что она жива и до сих пор не помнила ничего, меня преследовало, жгло. Меня мучила жажда мести.
– Долги надо отдавать. Я это знаю, у меня нет выбора.
– Выбор есть, свободы выбора нет, – ответили в трубке.
– Да она мне и не нужна. Выбор давно сделан. Просто пришло время. Скинь информацию, я подумаю, – произношу устало.
– Внимательно ознакомься, поправки принимаются. Детально всё обсудим при личной встрече.
Разговор закончился. Сигаретный дым тонкой витой струйкой поднимался к потолку.
«Месть – это блюдо, которое лучше всего подавать холодным… Я так долго с этим живу… Моё блюдо покрылось льдом… Неужели настал час возмездия?»
Мне не верится, но я очень хочу в это верить. Я уже не понимаю, что принесёт облегчение за прошедшую жизнь, в которой ничего нет. Я так долго живу с этим костром злости и ненависти внутри, и уже не знаю, как это – не чувствовать боли, радоваться дню. Каждый прошедший день приближает меня к прыжку в бездну. Я терпеливо жду, когда к Ольге вернётся память, чтобы она смогла прочувствовать и понять мою боль, чтобы её накрыло волной отчаяния.
