Лёжа на верхней полке он наблюдал, как за окном стремительно проносятся летние пейзажи, словно картинки в калейдоскопе.
– Скушайте кусочек курочки, молодой человек, – раздался голос и к носу Аркадия приблизилась рука, держащая аппетитную куриную ножку. – Не вибрасивать же! Я же ничего не имею против, но ви со вчерашнего дня таки ничего не ели! Шо вам трудно покушать? – произнёс старик, смешно вжав голову в плечи.
Он был высоким и худым. Крупный лоб плавно переходил в лысину. На затылке, образовывая полукруг, серебрились редкие завитки некогда пышной шевелюры. Широкие, лохматые брови торчали в разные стороны. Из-под них на Аркадия смотрел изумленный, добрый взгляд карих глаз. Кончик длинного с горбинкой носа смешно поддергивался, когда он говорил. Длинная борода, напоминала выцветший от стирок детский слюнявчик. На худых плечах, как на вешалке, болтался пиджак. Под ним светлая рубашка из кармашка которой выглядывал мундштук. В левой руке старик держал куриную ножку, а правой пытался заправить рубашку в брюки.
Крякнув по-стариковски, взял со стола спелый помидор, поднося к лицу Аркадия.
– Молодому организму надо хорошо кушать! Иначе у вас не будет сил на жизнь! Поверъте, я знаю, шо говорю! Слезайте со своей полки и садитесь к мине поближе.
Аркадий по-молодецки спрыгнул вниз, присаживаясь за столик напротив соседа по купе, напоминающего ему сказочного старика Хоттабыча.
– Скажу вам откровенно, – произнёс Хоттабыч, почесывая макушку, – я не специально, но таки за вами наблюдал. Ви вчера, как только вошли в купе, сразу забрались на полку и проспали почти двенадцать часов! В молодости я тоже любил поспать, хотя било не до сна. Ми с братьями с утра до ночи работали с папой в нашей галантерэйной лавке. Потом, когда случилась рэволюция, с ней вместе случилось много неприятностей. Лавку разграбили, а шо не винесли сожгли. Отца растрэляли, как врага народа. Шо рэволюции сделал простой еврэйский галантерэйщик, скажите мине, пожалуйста? Из квартиры нас вишвирнули на улицу, как старую трапку на помойку, и ми всю зиму прожили в холодной, заброшенной землянке на окраине Одессы. Думаете это кого-то волновало? Таки уверяю вас нет! Но ми вижили! Наша дорогая мама была сильной женчиной. Она работала с утра до ночи на что и на кого попало! Ми с братьями решили помогать маме. Спрашиваете «как»? Шо ви знаете, молодой человек, о тех врэменах? – старик покачал головой. – Вейз мир! Боже мой! Конечно, ми воровали. Шо ви скажите, когда узнаете, шо ми воровали? – задал старик вопрос. – Азохен вей! Овощи с чужих огородов! – он подпер голову кулаком. – А ви подумали, шо ми воровали деньги на всякие цацки – пэцки? Так слушайте сюда! Когда об этом узнала наша мама, она взяла в руки отцовский ремэнь и сильно отлупцевала им наши жопы, – старик вздохнул, невольно почёсывая нижнюю часть спины. – Ночью она долго плакала, уткнувшись лицом в подушку, шоб никто не видел её слёз. Но ми все понимали. Наша мамочка никогда не жаловалась на свою нелегкую судьбу. Ей сейчас девяносто три года, – он улыбнулся. – Она живёт со мной, моими дитями, внуками и всем нам дает «прыкурить», поверъте Савве.
Аркадию нравился старик. Он с упоением вслушивался в родной одесский говор.
– Шо вам на миня смотреть! Кушайте уже! – возмутился старик, глядя на Аркадия, застывшего с куриной ножкой в руке. – Или ви стесняетесь? – спросил, приподнимая брови домиком. – Кого вам стесняться? Миня? Если вам бэспокойно, шо я остался голодным, то не мэчтайте! Конечно я ел. Жена моего брата, у которого я бил в гостях, пусть она будет здорова, хорошая женчина, – он воздел ладони вверх, – дала мине в дорогу столько еды, шо её хватило би добраться до Сахалина и на обратно тоже! Сколько старику надо кушать? Бросьте, ваши глупости. «Человэк человэку – человэк, прэжде всего, потом – товарищ и брат», – говорил мой покойный папа. Я уже старик, а его слова запомнил на всю жизнь. А ви, простите, куда едите?
