Бывает так, что ты никому не нужен.
Что вся твоя жизнь – лишь попытка обрести почву под ногами, стать частью чего-то бо́льшего, найти своё место в этом мире. Просто быть кому-то нужной. Любить и быть любимой. Отдавать себя – и получать взамен.
Но это отчаянное желание рождается из одиночества. Из тоски, из дикого воя, что рвётся из груди в абсолютную тишину. Никто не слышит этот крик. Никто не замечает усилий. Обжигаешься – и снова пробуешь, пока сердце не окаменеет, пока в нём не останется ни капли тепла.
Только камень.
Только мёртвая безжизненная пустыня сожалений.
И тогда плывёшь по течению, уже не пытаясь никого найти. Ждёшь конца, надеясь, что там, за гранью, наконец обретёшь покой.
Мне было двадцать четыре, и я висела в пустоте, скованная и сломленная. Серая, как выцветшая фотография. Мне было комфортно в этой тишине. В незаметности.
Я была девчонкой, которая больше ничего не ждала от жизни. Я была никем. И именно такой он меня и искал.
Идеальный пустой сосуд, который можно превратить в оружие богини Аравейи – и выпустить на Арену Грёз, где сбываются чужие мечты.
Глядя на людей, окружавших меня, я никак не могла понять, кто они такие и что им от меня нужно. Моей бабушки не стало всего несколько дней назад. Похороны были скромными, хотя служители церкви позаботились о том, чтобы провести отпевание, и устроили небольшие поминки в обеденном зале. Ко мне подходили с сочувствующими лицами, выражали соболезнования, спрашивали, как я теперь буду совсем одна. А я смотрела на кутью в своей тарелке и не могла к ней притронуться, не зная, что делать дальше.
Последний год выдался трудным. Моя бабушка, никогда не отличавшаяся добрым нравом, из-за болезни совсем сдала, и мне приходилось непросто – совладать нужно было не только с её болезнью, но и с ней самой. Дедушка давно умер, матери я не знала: та подбросила меня новорождённой под дверь дома своих родителей и исчезла, как дым, не оставив даже записки.
Меня назвали Катериной, растили в строгости и без любви, но я не могла не быть благодарной родным за то, что они не отдали меня в детский дом, а вырастили и даже по-своему заботились. И когда бабушка с дедушкой уже не могли позаботиться о себе, я пошла работать, чтобы отплатить им за доброту. Пускай сквернословящую и с тяжёлыми руками, но всё-таки доброту. У меня был дом.
А сегодня эти замечательные люди из церкви говорят, что моя бабушка оставила завещание, по которому дом, в котором я выросла, отходит им. Что через полгода я должна буду его покинуть. Или же мне придётся жить с теми обездоленными, кого они в него поселят. Я не могу пойти в суд – моя деревня небольшая, здесь все друг друга знают, а значит, житья мне не дадут. Мне придётся либо жить с чужими людьми, либо пытаться выбраться отсюда, не имея ни нормального образования, ни навыков.
Мне всего двадцать четыре, и последние годы я потратила на заботу о своих родных. Я меняла пелёнки, мыла и ухаживала за бабушкой. Много работала на местной скотоводческой базе, чтобы заработать на лекарства и оплачивать счета. Я никогда не была на свидании. У меня нет друзей. Школу я бросила после девятого класса. Я ничего не знаю о мире за пределами деревни, кроме того, что ухватила из книг в обширной дедушкиной библиотеке да из тех жалких часов, проведённых за единственным компьютером с интернетом в школе, где подрабатывала уборщицей.
И теперь я понятия не имею, что делать дальше. Как жить, когда нет смысла? Ради чего стараться?..
– Кушай, деточка, помяни бабушку Игнатьеву, – заботливо сказала какая-то сморщенная старушка.
Я автоматически отправила рис в рот – и меня чуть не вырвало от склизкой массы. Вскочила с места и выбежала на улицу. Майская погода не радовала теплом. Того и гляди – выпадет снег. От холода полегчало, но желудок взбунтовался, и я, спрятавшись в тени, простилась с поминальной едой. Бросило в жар, на глаза навернулись слёзы. Вдруг я услышала разговор молодой пары, стоявшей неподалёку. Похоже, они планировали устроить здесь свадьбу.
