Рукопись, найденная на помойке

В последнее время я заметила, что память моя стала слабеть: в ней то и дело появляются странные провалы. И, да, как и полагается в моем возрасте, я начинаю вспоминать прошлое и забывать то, что было вчера: куда что положила, выпила ли таблетку, заплатила ли за электричество. В особенности же это касается моей книги.

Когда я перечитываю текст, законченный неделю назад, я нахожу в нем целые абзацы, которых не писала. То есть, наверное, я их всё-таки писала, иначе откуда бы они взялись, но я этого не помню. Совсем. Иногда я беру рукопись, чтобы внести в нее новую идею, пришедшую мне в голову только что, или по-новому повернуть сюжет, но, открыв текст, вижу, что все это там уже есть, хотя этого не может быть, потому что мысль появилась у меня вот только что, а к рукописи я прикасалась последний раз пару недель назад…

Я не знаю, что это и почему так происходит, но чувствую, что нужно спешить. Я пишу эту книгу уже три года, и пора, наконец, с ней расстаться, пока жизнь моя не превратилась в сон, в котором неизвестно, кто кому снится; пока не стерлись границы между тем, что было, и тем, чего не было. Нужно завершить эту работу, пока мне еще подчиняется порядок страниц, пока персонажи не начали бродить из рассказа в рассказ и устанавливать там свои порядки, пока я помню, с чего все началось и чем закончилось. Пока я еще могу вырвать перо у поющей птицы и поставить подпись на титульном листе. Но что-то не дает мне это сделать, и я снова пишу и снова стираю написанное, распускаю сотканное, как Пенелопа, чтобы оттянуть момент расставания.

Я хотела написать книгу об искусстве, о старых домах, о фотографиях и письмах – о том, что единственно остается от нас, таких разных, таких «не таких, как все», таких одиноких, глубоко несчастных и безудержно счастливых эфемерных созданий. Удалось ли мне это, я не знаю. Но пора заканчивать, потому что бабочка может проснуться.

Тебя и так окружает слишком много вещей. И тех, о которых ты вспоминаешь, и тех, о которых ты только мечтаешь.

Туве Янссон

«Не умеешь летать – нечего было выпендриваться, – думала Влада. – Как в том анекдоте». Анекдот этот про ворону и прочих зверей в самолете имел обыкновение рассказывать ее коллега по кафедре Юра Свиридов, когда бывал в подпитии, что случалось довольно часто. Но Влада, по-видимому, считала, что она-то летать умеет.

Пятнадцать лет они с Никитой прожили вместе, он три раза делал ей предложение, а она отказывалась. Почему? Сначала думала, что отношения у них ненадолго, потом – что уже как-то и странно, и незачем… Да просто она никогда не любила штампов, документов, а свадьбы так вообще терпеть не могла. Весь этот официально-публичный антураж вокруг отношений двух людей казался ей до тошноты фальшивым. А теперь вот выяснилось, что, будь они с Никитой женаты, Влада бы получала какую-никакую дополнительную пенсию по потере кормильца. Тысяч пять бы дали, в добавление к её двенадцати. Не спасение, конечно, но всё-таки…

Об этом как-то заранее не думаешь: живешь и живешь. Влада вообще была не очень практична, этакая «возвышенная натура». Но хорошо быть «выше материальных расчетов», когда с деньгами нет особых проблем.

Богатыми они никогда не были, но на жизнь хватало, и Владу все устраивало. В последние годы Никита получал пенсию и продолжал работать на полторы ставки, к тому же ходил в магазины и готовил еду, а Влада могла сколько угодно сочинять романы и издавать их за свой счет тиражом в сто экземпляров. Книжки покупали друзья, знакомые, друзья знакомых и знакомые друзей, но не факт, что все они их читали.

Владе вообще казалось, что с появлением «сетературы» и возможности печататься за свой счет все кинулись писать книги, но абсолютно перестали их читать. Вот и получается, что кругом, как в старом неполиткорректном анекдоте, одни писатели, а читателей – раз, два и обчелся.