КОЗА, или Заметки изгоя

Я расскажу свою дурацкую историю. Меня уничтожили не рак, не война и не насилие. Как и сотни детей на планете, меня убила школьная травля. Концовка застанет тебя в душном автобусе, очереди к врачу, или на верхней полке плацкарта. Взгляни на людей вокруг, может кто-то из них – я?

Сентябрь 1996.

Получается, всё началось с дырявого носка. Учитель поручила мне полить цветы в классе, пока остальные дежурные драили пол. Сегодня повезло – не заставили отковыривать засохшие жвачки под партами, оттирать черные полосы со стен и линолеума. Я скинула обувь, забралась на стул, потянулась с кружкой воды к раскидистому хлорофитуму на шкафу. На верхней полке пылилось множество бумажных шариков, мальчики плевались такими из самодельных трубок. Я заметила надпись на смятом ватмане. «Математика ум в порядок приводит» В прошлом году кто–то добавил «не» перед словом «приводит», и Нина Алексеевна сняла плакат со стены.

– Оль, у тебя дырка! – добродушно рассмеялась Маша С., приступая к отмыванию заляпанной дверцы шкафа. Я посмотрела на свои ноги – палец забавно торчал из носка. Оборин мельком взглянул на нас, продолжая возить шваброй по полу, хотел быстро закончить и бежать на футбольное поле. Его друг ещё полчаса назад поднял стулья на парты, и гонял мяч за окном. Нина Алексеевна оторвалась от проверки тетрадей:

– Козлова, как бомжиха, ей-богу. Разве сложно носки нормальные найти?

Оборин согнулся от хохота и выронил швабру.

– Точно бомжиха! – заорал он. – Нищета!

Я вспомнила, как проспала сегодня, схватила что попало из ящика, побежала на уроки.

Все равно под кедами не видно.

Почувствовала, как лицо покраснело, а в животе неприятно закрутило.

– Меньше разговоров, больше дела! – Нина Алексеевна застучала железной линейкой по столу, но Оборин не останавливался, его хохот напоминал лай злобной цепной собаки. На следующий день про дырявый носок знал весь класс.

Апрель 1997.

Я закрывала руками лицо, мокрое от слез и липкое от соплей. Вокруг смеялись, кричали, топали, барабанили по партам. Я считала секунды до звонка, когда в класс зайдет учитель, и они заткнутся хотя бы до следующей перемены. Место за партой превратилось в мою личную клетку. Я словно приросла к стулу, ловила каждое обидное слово, мысленно сжимаясь до мизерных размеров. Казалось, что лица великих математиков с портретов над доской застыли в молчаливой усмешке, стены медленно сдвигались и давили. Голоса одноклассников звучали будто не с соседних парт, а внутри головы. Вопли, оскалы, веселье. И без того полудохлого кролика кинули на растерзание гиенам – посмотреть, как быстро стая покончит с беспомощным зверьком. Мир сузился до размеров классной комнаты. Локти больно упирались в парту, всем телом я ощущала летящие отовсюду невидимые камни. Маленькие, средние, огромные, оставляющие незримые синяки и царапины. Самые тяжёлые прилетали от Оборина, Соболевой и Жеребцова. Оборин умел завести толпу, превращал издевательства в целое представление, сильно отставал в учёбе, но класс всегда дружно смеялся над его шутками.

Соболева обращалась ко мне редко, лишь иногда высказывалась.

Что с нее взять – нищета.

Смотрите, какая у Козловой стрёмная обувь!

Соболева меняла наряды каждый день, в школу приезжала с братом на машине, постоянно приносила конфеты и жвачку. Несмотря на плохие оценки, её фамилия не упоминалась на родительских собраниях. Мне хватало одного взгляда, чтобы ощутить насколько сильно она меня презирает.

С Жеребцовым мы дружили в начальных классах. Он подкидывал записки с сердечками и провожал до дома. Закончилась первые три класса – время, когда учительница приводила в пример мои диктанты, хвалила перед всеми в залитом солнцем кабинете, объявляла лучшей ученицей каждый год. Я улыбалась почти полностью коренным рядом зубов, вприпрыжку бежала домой, размахивая тетрадью, где красовались пятерки с плюсами.