Как этот посетитель прошёл к ней в кабинет, Уля1 не поняла. Секретарша, пусть она и работает на общественных началах, не должна была его пропускать. Обёрнутый чем-то вроде древнеримской тоги молодой человек с глазами навыкате, в которых плескалось безумие, с полной громадного чувства собственного достоинства тихой речью – совершенно непонятно, как он прошёл мимо Риты. Хорошо ещё, если это у него тога, подумала Уля. Сперва ей показалось, что это какая-то занавеска. И что, вполне вероятно, под ней у него ничего нет. Тем более, что он босиком. Пусть занавеска алая, бархатная и расшитая золотой нитью. Но большая золотая с рубинами, сапфирами, изумрудами и бриллиантами пряжка, так и брызгавшая острыми разноцветными лучиками – как её? фибула? – скреплявшая на плече это одеяние, версию о занавеске опровергала. Всё равно, как ни крути, это был наряд сумасшедшего. Или актёра в роли древнего римлянина, но даже те ходили, по большей части, в сандалиях. Да и что делать в её кабинете актёру в сценическом образе? Тут что, театр?
– Как вы сюда попали?! – возмутилась Уля. Возмущение было больше показное: она давно привыкла, что люди идут со своими проблемами – и, по большей части, с такими, с которыми нужно идти совсем не к ней. Им-то откуда это знать? С другой стороны, нельзя же относиться к такому беспардонному вторжению как совсем обычной вещи.
Посетитель слабым движением кисти отмёл вопрос как совершенно несущественный.
– Я принёс тебе благую весть! – негромко, но очень внушительно провозгласил сумасшедший, без спроса садясь напротив неё, так что их разделял только её стол.
И она моментально забыла о своём риторическом вопросе.
Для того, чтобы так усесться, этот псих проделал нечто до предела странное. Вернее, даже не он проделал – оно как-то взяло и сделалось.
Он пошёл от двери прямо к ней, а за ним сам собой двинулся стул, стоявший у стены, тот, что был ближе всех к двери. Ехал он не рывками, в такт шагам человека, как было бы, если бы тот подцепил его какой-то крючочком с тонкой малозаметной верёвочкой, а плавно, как бы совершенно по собственной воле. Но, поскольку это на самом деле был блок из четырёх стульев, все они за ним и поехали, перекошенной шеренгой, с выбранным стулом впереди. Скользили легко, не громыхая по паркету: стулья в этом кабинете двигали часто, и на их ножки были предусмотрительно наклеены мягкие наконечники.
Но это ещё походило на ловкий фокус, а вот дальше началось нечто совсем запредельное. На пути психа был длинный обставленный стульями стол для совещаний, примыкающий торцом к середине её стола. Этот стол при приближении безумного посетителя раздвинулся сам собой на две продольных половины, отодвигая и стулья. Как будто состоял с самого начала из этих двух половин, состыкованных продольно. Хотя Уля точно знала, что это не так. Да и какая разница, так или не так, если при расползании в стороны половины дубового стола изгибались, как резиновые? А когда остановились, освободив проход, не стали падать, хотя у каждой из них был только половинный комплект ножек? Меж тем стулья, те, что ползли за посетителем, наткнулись на края обеих половин длинного стола – образовавшийся проход был рассчитан на один стул, а не четыре. Посетитель не обернулся и, казалось, вовсе не обратил внимания на помеху, но стулья мгновенно разъединились, точно так же, как стол. И выбранный стул на двух левых ножках въехал в проход, а остальные остались стоять на двух правых, расположенных на краю всего бывшего блока стульев. Мебель, заразившаяся от посетителя безумием, и не думала падать или хотя бы перекашиваться. Выбранный стул устоял на левых ножках, когда на него безмятежно уселся этот псих, остальные три на правых – тоже, хотя уж их-то он точно не придерживал.
