Поднимаешь голову – он там. Кубики, коробки, башни из камня ползут, карабкаются друг на друга… Верхние уже совсем в небе, где из крестов на них сочатся желтые блестящие капли. А вокруг все синее и белое. Красиво. Думаешь: вот он, рай. Опускаешь голову – и нет его. Мираж. Только серое мертвое поле и шершавая плитка до горизонта. И каждая щель забита окурками. Клетчатый такой мир. Классики для терпеливых. Ну а что? Мы такие.
Головой-то вертеть тоже без толку: по сторонам не лучше. Люди только вперед смотрят, иногда еще под ноги и на ботинки. А чуть выше уже нет. Вон, так все и сыпется вместе с тенями тех, кто отметился. Живых из них сейчас – сколько? То-то. А если не старое, значит – плитка. Только эта ровная, гладкая и мертвая. Зеркала для слепых.
Вот и бежишь, как в ущелье. Под ногами дрянь, по сторонам труха, впереди ускользающий город-призрак с желтыми луковицами. Пёсий рай, где ни людей, ни машин, ни кошек, а столбы, говорят, сплошь из вареной колбасы. Вряд ли, конечно, сплошь, да поди проверь. Как туда попадешь-то, когда в животе пусто? Чтобы догнать, надо бежать быстрее. А чтобы быстрее бежать, надо больше жрать…
Вот сейчас смешно получилось: надо больше жрать. Запомню. В следующий раз, как прижмут, я им: надо больше жрать, парни. И все. Пока в себя придут, меня уж и след простыл. Надо больше жрать…
Ладно, успокоились. Где это я? И где еда? И впрямь: где я, а где еда? И снова хит. Не забыть бы. Ай, да Чарли, ай да сукин сын. Стоп. А чем это у нас тут пахнет?
Суббота. Десятью минутами раньше
– Ну давайте, если недолго. Суббота, вечер, все устали…
– Я быстро. Работа над этим проектом…
– Подождите, я угадаю. Очередной прорыв? Может, не стоит? Над прошлым еще не все посмеялись.
– Нет-нет, на этот раз без осечек. Позвольте продемонстрировать. Все уже готово.
– Ну, если готово… Давайте. Радуйте.
По хлопку премьера двери распахиваются, обнаруживая дожидающихся в коридоре огромного черного добермана и сопровождающего гражданина в черном же и плохо сидящем, хотя и новом, костюме.
– Добрый вечер, – приветствует собрание гражданин и поворачивается к собаке.
– Тридцать Третий, поздоровайся.
Доберман скалится и отрывисто лает.
– Добрый вечер, господин президент! – доносится от дверей странный механический голос.
Президент оглядывается на министров, и те хмурятся, вычисляя, чего от них ждут. Не успевают, и президент, чуть поморщившись, отворачивается к премьеру.
– Говорящая собачка, значит? Прекрасно. Теперь чревовещателя вон, а с песиком мы еще побеседуем.
Доберман проводит черный плохо сидящий костюм равнодушным взглядом, садится и преданно смотрит на президента.
– Ну, и что все это значит? – интересуется тот у премьера.
Премьер бочком приближается к собаке.
– Скажите нам что-нибудь еще, – просит он. – Пожалуйста.
Доберман внимательно смотрит на премьера и лает. Ему вторит отчетливый механический голос:
– Обращение с животными основывается на следующих положениях и принципах: жестокое обращение с животными несовместимо с принципами нравственности и гуманности и причиняет моральный вред человеку. Обеспечение условий жизни животного…
– Кажется, я это отклонил? – перебивает президент.
– Разве? – удивляется премьер.
– Ладно, не суть. Что здесь происходит, я не очень понимаю.
– Новейшая отечественная разработка, – торопится премьер. – Ошейник со встроенным переводчиком с собачьего. Аналогов…
– Давайте без аналогов. Что он еще умеет?
– Собака? – нервно переспрашивает премьер. – Ну, она думает.
