Пришел первый день лета – такой же, как предыдущий день и день перед предыдущим, но небольшая разница между вчерашним днем и днем сегодняшним все же ощущалась. Так за один день все вдруг начинают понимать, что весна наконец-то сменилась летом. Теперь солнце начало чувствительно греть прямо с восхода, горячий воздух быстро заполнил пространство гостиничного номера через незакрытую с вечера балконную дверь. Филиппу Домникову пришлось сбросить одеяло на пол, но постоялец немедленно пожалел об этом, предположив, что может прийти со своим ключом горничная и увидеть его нагим. Вместо того чтобы вновь накрыться, Домников перевернулся на живот, потому что припомнил, что вечером перед заселением он видел на своем этаже притворно робкую молодую девицу в форменной одежде горничной с излишне короткой юбкой для такой работы, а значит, эту девицу можно попытаться смутить, и скрыто – с надеждой на возможную случайную связь – понаблюдать, что она будет делать. Домников залез головой под подушку, закрывая уши от громкого пересвистывания птиц в тишине еще не проснувшегося города. Сквозь сон Филипп понимал, что встать и закрыть балкон – значит, проснуться окончательно. Ночью из-за сновидения, где Домников разговаривал с какой-то податливой незнакомой женщиной без лица, он не решился закрыть балкон, когда просыпался от душераздирающего мяуканья котов, похожего на плач брошенного на улице грудного ребенка.
В десять часов Домникову предстояло встретиться с агентом по недвижимости и осмотреть несколько офисных помещений для открытия филиала компании в новом городе. Согласно молодой традиции, с ранней весны и до летних отпусков в России фондовые и товарные рынки, вновь возникшие после восьмидесяти лет отрицания жизни, бурно росли. Многочисленные мелкие банки, фонды и финансовые товарищества, обещая населению мошеннический процент дохода, плодились, разрастались и, как ненасытные жвачные животные, методично пожирали денежную массу непуганых и ошалевших от жадности частных вкладчиков. Филипп полагал, что за два дня справится с порученным делом и вернется обратно в Москву. Нечастые и непродолжительные командировки Филиппу вспоминались как очень веселые моменты жизни. Накануне отъезда Домников, подобно великому лицедею, ходил с недовольной гримасой, а в душе тайком ликовал от предстоящей свободы. Филипп пытался всем дать понять, но прежде всего жене, что с нежеланием уезжает из дома.
Домников знал жену и понимал, что чем правдоподобнее будет его ложное недовольство от предстоящей поездки, к которой супруга заслуженно отнеслась с подозрением, тем больше будет довольна она, тем легче, беззаботнее и веселее будет ему вне дома.
Свобода от семьи, свобода от всех родных и знакомых, свобода от коллег по работе, а также свобода от однообразия текущей жизни – приятно будоражили Домникова. Главное – но это он никак не хотел признавать, несмотря на то, что мысленно не находил опровержения тому, что только это оказывалось главным в его жизни – Филипп радовался легкой возможности, без опасения быть замеченным, поволочиться за неведомой и красивой женщиной в чужом городе.
Спустя час Домников почистил зубы, побрился, потом, торопясь от нетерпения, залез в ванну под душ, где громко, с силой высморкался и с ощущением удовольствия, закрыв глаза, тут же помочился себе под ноги, чувствуя облегчение не только внизу живота, но и во всем теле. Мощными теплыми струями душа Филипп смыл все из-под ног, потом, особенно густо намылив шампунем места под мышками, между ягодиц, в паху и на затылке, обмыл тело. Домников не мог объяснить почему, но именно тщательное мытье утром придавало ему уверенности в общении с женщинами ровно настолько, насколько он продолжал чувствовать себя чистым и свежим. Филипп выключил воду, смахнул ладонью с груди, рук и ног капли воды и встал на идеально белое гостиничное полотенце, расстеленное безжалостно на черном плиточном полу. Домникову доставляло удовольствие относиться бесцеремонно ко всему гостиничному из-за дороговизны номера и потому, что дома такого не позволяли. В семье на каждый участок тела предназначалось свое полотенце, которое невозможно было бросить на пол. Филипп считал этот порядок варварским, но с женой не спорил.
