Давным-давно, ещё перед войной, в шахтёрском сибирском городе родился мальчик, Саша. Много страданий приготовила ему судьба, и жизнь его превратится в череду злоключений. Но всё по порядку.
Жителей горняцкого городка в основном кормила работа в шахте. Но иные ещё кур и коров при доме держали, имели приусадебные участки или в могучей тайге, окраина которой была видна из города, промышляли. На шахтах преобладал труд ручной. В моде было «стахановское» движение. О победителях сообщали газеты, фотографии передовиков украшали Доску Почёта. Порой шахтёрам создавались условия в забое с прицелом на рекорд: с помощью цифр рекорда корректировался месячный план.
В центре города располагался рынок. Приезжие крестьяне снабжали городских продуктами – растительными, мясными, молочными. Как-то осенним, погожим днём старая баба бродила по рынку. – Васёк! – прокричала, подойди!
Плюясь ореховой скорлупкой, подошёл к ней паренёк высокого роста:
– Мам, денежек подкинь, конфет куплю сёстрам.
– Отец не дал тебе копеек?
– Нет.
– У, жадный… – Баба потянула парня за рукав рубахи. – Жмыху купим.
Пробившись к телеге, заваленной мешками, она сторговала у крестьянина полпуда жмыха. Парень кинул мешок на плечо.
– Погоди, Вася! – задержал его белобрысый парень. – Почему Ксюша школу пропустила? Не заболела ли?
– Так тебя ждала, у окошка всё утро просидела… Зашёл бы… – улыбаясь, ответил Васька.
– Если не стану заходить, школу бросит?
– Смешно…
Плюнув под ноги, Васька догнал мать.
– Мам, Ерёмин о сестре расспрашивал. Видел бы, как поленом ты по ней…
– Шалава, вот и заслужила! – ответила мать.
Васька оставил мешок на крыльце. Застучало в сарае ведро: бабка села под корову. В горнице отмытый пол играл с лучами солнца, влетающими в окно. В кухне девочка, с косичками, двигала чугун, стоящий на плите. Возмутилась:
– Чего твой мешок на крыльце делает?
– Анька, в школу опоздаешь, – отмахнулся от неё брат.
Девочка сунула тетрадь и книжку под мышку и выбежала на крыльцо.
– Пойду, мам! – пропищала.
Услышала:
– Иди, дочь, иди.
Солнце коснулось горизонта. Парни и девчата столпились в городском парке около танцплощадки. Ветер раскачал ветви берёз, они как бы дирижировали музыкантам. Одиноко стоял блондин.
– Скучаешь, Витя? – обратился к нему парень чубатый, с рыжей девушкой под ручку.
– Ждёт Ксюшку, – хихикнула девушка. – Зря ожидает: не отпустит её мать.
«Точно, не отпустит…» – загрустил Ерёмин. Вышел из парка, закурил, пошёл по дороге к избе, где жила его Ксюша, открыл калитку. Здесь всё давно знакомо ему – и лавка у окна, и камень для соления капусты, валяющийся у бочки с водой. «Погожу, вдруг выглянет. Жениться бы нам, учиться брошу, пойду работать – и так куском попрекают» – подумал.
А в соседском дому, где проживал блондин, плыл запах борща, заправленного опятами. Тускловато светила лампочка в кухне, висящая на облепленном мухами проводе. На стене вязанки лука, их щупал с табуретки старик Ефим Ерёмин. над духовкой грела зад Еремеиха. Жидкие волосы её болтались на шее, лохматые брови сползли к векам, лоб избороздили морщины.
– Пора ужинать, – обратилась к мужу.
– Маньки и Витьки нет…
– Маньку послала за брагой, к Рязанчихе. Да вон идёт…
– От Рязанчихи? – спросил Ефим появившуюся дочку, сойдя с табурета.
– От неё, – писклявый голосок. Нос девушки смешно сморщился: почуял запах грибов.
– Рассказывай, что там у них? – обратилась к дочке Еремеиха, покосившись на банку с бурдой. – Дома сам?
– Нету, а другие дома – Аня за учебником, тётя Агата стирает, а Ксюшка ревёт, как тёлка, – выпалила Манька.
– Ревёт? – спросил Ефим.
– Из дома не выпустили, – отвечала, хихикнув Манька.
– Из-за Витьки мать дочку гложет, – сказала Еремеиха, покачав головой.
