– Это уже двенадцатый, – директор поднял глаза от своих записей, – нет, даже тринадцатый раз в нынешнем семестре, когда ты попадаешь в неприятности, Агата.
Мы сидели в его кабинете. Воздух казался липким, и дело было не только в жаре, которая стояла на улице.
Я уставилась в пол. Директор прав, и возразить мне было нечего.
Доктор Харгрейв (Рональд Харгрейв, бакалавр философии, магистр педагогики, кавалер ордена Британской империи) любит заполнять паузы. И умеет это делать – так что лучше дать ему сказать всё, что он хочет.
Он не тот доктор, про которого вы сразу подумали, но ему нравится, когда его так называют. У него пять родимых пятен на лбу, складывающихся в созвездие Кассиопеи, и стальной взгляд: цвет его глаз соответствует образцу 4Б по той классификации цвета радужной оболочки, что висит у меня в комнате.
Директор начал зачитывать:
– Первое. Ты пряталась в системе вентиляции в кабинете химии и подсматривала за мистером Стемпом, так как решила, что он ворует серную кислоту и продаёт её в Интернете.
Так и было – химик торговал реактивами, – но доказательств добыть не удалось, и расследование пришлось прекратить. К тому же папа велел мне сидеть дома.
– Второе. Чтобы удрать с уроков и покинуть территорию школы, ты пыталась убедить смотрителя, что ты дендролог-стажёр и тебе необходимо залезть на дерево у забора, чтобы обрезать…
Я переключилась. Это у меня хорошо получалось – я будто нажимала кнопки на пульте от телевизора. Если хотелось посмотреть что-нибудь поинтереснее, я просто вызывала другую картинку у себя в воображении. Я так это и называла – «система переключения каналов».
Стол директора отполирован до блеска, и если смотреть на столешницу, то в светло-коричневой поверхности видно моё отражение. Я в красном берете, а доктор Харгрейв ещё даже не начинал отчитывать меня за такой неподобающий внешний вид. Мои подстриженные в каре волосы обрамляют лицо, брови нахмурены, как будто я внимательно слушаю его лекцию.
И вдруг, в мгновение ока, отражение начало мерцать, расплылось и показало мне кое-кого другого. На меня смотрел невысокий человек в шляпе и галстуке-бабочке. Он разгладил усы, а затем, сделав шаг, изящно спрыгнул на пол и встал за плечом у директора.
– Как ты думаешь, сколько времени le docteur Харгрейв будет говорить сегодня? – спросил он с приятным бельгийским акцентом.
Я снова настроила тот канал, где показывали директора.
– Четвёртое: ты вмонтировала подслушивающее устройство в стену учительской…
Я бросила взгляд на Эркюля Пуаро, великого детектива, а он посмотрел на настенные часы.
– Месье директор говорит уже двадцать две минуты. – Пуаро многозначительно поднял бровь. – Может быть, рекорд в двадцать семь минут будет побит?
Скорее всего директор скоро закончит: у него урчало в животе, ведь час обеда давно прошёл. Я окинула взглядом комнату. Некоторые предметы в ней вдруг стали заметнее, словно их подсветили (не на самом деле, конечно, а на «экране» в моей голове).
– Двадцать четыре, – сказала я вслух.
– Что? – Директор поднял глаза от своих записей.
– Ничего. – Я кашлянула.
Пуаро кивнул – он принял мою ставку.
– Ты меня слушаешь, Агата?
– Конечно, сэр. Вы говорили, что изображать инспектора санитарно-эпидемиологической службы запрещено законом.
– Именно так. Ты понимаешь, что это не шутки?
Я кивнула:
– Конечно, доктор Харгрейв. Я просто начала беспокоиться.
– Беспокоиться? О чём? – Директор нахмурил брови.
– Что вы опоздаете. Вы ведь идёте обедать с женой.
Он явно был сбит с толку тем, как я сменила тему.
