Смерть ящерицы считалась в моей семье счастливым предзнаменованием.
Происходившая из родных земель моих предков, блудливая сия примета давно уже лишилась необходимости в намеренном воспроизведении ее, ведь почти не осталось в мире мигрирующих рептилий, да и разносимая ими чума напоминала о себе только треугольными следами от вакцинирующих инъекций на наших бедрах. И все же, каждый раз, как случалось мне увидеть мертвую ящерицу, я смущенно улыбался, извиняясь перед ней за грядущую свою удачу.
Краснокрылый геккон, отвлекший меня от чтения, не желавший стать добычей летучей пираньи, ударился об оконное стекло, оставив на нем темную карту высыхающих островов и упал на истерзанный подоконник, сотрясаясь, выбивая в воздух коричневые споры ржавчины, угрожая заразить ею металлическое ограждение балкона. Преследователь его, извернувшись тяжелым темным телом, возмущенно заурчал, не имея намерения приближаться к моим чертогам, на несколько мгновений завис, лениво поводя размашистыми крыльями, а затем, презрительно лая, несколькими порывистыми прыжками исчез в переливах алмазного солнца.
Раздумьями своими совершая радостное вторжение в неистовое утро и кричащую улицу, я сидел на растертом красными ромбами широком сером диване, служившем мне ложем уже много лет. Осматривая комнату и признавая в ней нестерпимую солнечную тишину, щурясь от приливного света, прислушиваясь к доносившимся с улицы голосам и обрывкам сотрясающих тело ритмов, выплевываемых торопливыми автомобилями, втягивая воздух расширившимися в предчувствии добычи ноздрями, я готовил себя к новому безжалостному дню.
Узрев благоволящую для меня гибель, я потянулся, выпрямил босые и грязные ноги, резко поднялся, поводя плечами в дуновении прохладного ветерка. Схватившись за открытую дверь, вцепившись пальцами в ее шероховатое, рассыпающее хлопья белой краски дерево, я выглянул на балкон, бросил взгляд вниз, на крышу синего автомобиля, блеснувшую стеклом люка, улыбнулся ярким зеленым птицам, исступленно вопившим на дереве, упиравшемся ветвями в мои окна. Если бы у меня было столько желаний, сколько есть птиц в этом мире, я бы чувствовал себя богом. Ящерица лежала на мятом хребте ржавого железа, подставив матовый живот последнему своему соглядателю, подергивая мягких очертаний крыльями в мутных оранжевых пятнах, высунув язык, истекая кровью из широко раскрытой пасти. Следовало бы убить ее, прекращая страдания несчастной твари, но в тот час у меня было недостаточно гнойников для милосердия.
Вздохнув, я вернулся в комнату, зевнул, осматриваясь, заметил раскрытую книгу, лежащую на полу, присел, прочитал пару страниц о различии способов, которыми гусеницы превращают себя в куколку, обматываются нитью шелковины, прячутся в выеденные ими хитиновые остовы других насекомых, скручивают старые листья, устраивая уютное логово. Книга, написанная более двух веков назад, многое хранила устаревшим и неверным, но именно в этом и заключалось для меня очарование ее, в великолепных неточностях, утверждавших красоту ошибки, в многословных описаниях удивительных видов, имеющих сходство с существующими в настоящих времени и пространстве, но в то же время обладающих и достаточным количеством различий для сомнения в том, идет ли речь об одном и том же существе, лишь изменившим название и точность изображения. Действительность, исчезавшая в солнечном безумии, казалась как никогда более привлекательной, когда взор мой касался тех строки потому я с наслаждением внимал им, позволяя ломкой улыбке порочить мои губы. Книга насчитывала всего пятьсот страниц и я берег их, не позволяя себе чтение более десяти за один день. То было сокровище моего лета, дарующее мне силы и храбрость пережить беспутный зной и я не намеревался потратить все драгоценности за неделю. Впервые в жизни я был благоразумен и спокоен, мало что могло служить причиной для моего волнения, и если и была возможность для меня быть счастливым, то я приблизился к ней настолько, насколько было то возможно.
