Пролог.
– Слушай, Форд, я понимаю, тебе тяжело, но так надо, – прошептала Анабель, голос едва доносился до сына. Лицо её было бледным, а зеленые глаза, обычно такие яркие и полные жизни, потускнели, словно потеряли свой цвет, оставляя лишь бледное, стеклянное отражение. Форд чувствовал, как в горле застрял ком, душа разрывалась на части. Эти глаза, которые всегда были для него источником тепла и любви, не должны были так рано угасать.
– Почему ты раньше не сказала? Почему? – всхлипнул Форд, слова вырывались из него с трудом. Сердце колотилось бешено, словно птица, пытающаяся вырваться из клетки. – Почему я узнаю об этом в последнюю очередь? Почему ты не сказала, что смертельно больна? Почему я… я…
Горькие слёзы градом катились по его щекам, падая на её ладонь. Мягкие, тёплые ладони, которые всегда так нежно гладили его волосы, касались его лица. Ладони, полные любви и заботы, теперь казались хрупкими и холодными.
– Не плачь, мой лютик, я всегда буду с тобой, – Анабель слабо улыбнулась, приложив свою руку к его лицу. Её взгляд, полный надежды и бесконечной любви, казался последней искрой в затухающем пламени. Она надеялась, что сын смирится с неизбежностью происходящего.
– Объясни, как я без тебя буду? Где я буду? – Форд с трудом дышал, чувствуя, как давление в груди нарастает, заглушая голос разума. Эмоции хлынули через край, оглушая и заставляя его терять контроль.
– Ты будешь жить с отцом, – прошептала Анабель, закрыв глаза, чтобы не видеть отчаяние сына.
– С кем? – Форд сжал её ладонь, в голосе смешались гнев и недоверие. – Ты говорила, что он мёртв.
– Прости, что скрывала правду, – Анабель замолчала, собираясь с силами. На мониторе, следящем за её состоянием, пульс замедлился.
– Так, ты только не волнуйся, пожалуйста, все хорошо – с беспокойством произнёс Форд.
Пульс на экране внезапно исчез. Форд почувствовал, как внутри всё обрывается. В тот же миг окружающий мир затих, словно выключили звук. Он оказался в вакууме: гул больничной палаты, писк аппаратов, шаги медсестер – все исчезло, оставив его в гнетущей тишине.
Словно в замедленной съемке, он посмотрел на экран. Прямо там, где ещё так недавно мерцал ритмичный график, теперь не было ничего – лишь холодная, мёртвая линия, которая забрала с собой его надежды. Шум в его голове нарастал до невыносимой степени, словно его собственные мысли и эмоции становились звуковым потоком, который готов был расправиться с ним. Сердце его колотилось безумно, не желая подчиняться единственному разумному чувству – страху.
В груди замирало какое-то нечеловеческое отчаяние, которое давило на Форда, будто целый мир обрушился на его хрупкие плечи. Он пытался глубоко вдохнуть, но воздух, казалось, исчез из легких. Каждый вдох обжигал, будто в груди росло что-то, что вот-вот должно было разорваться, выплеснув наружу всю его боль и ярость на этот бессмысленный мир.
Пронзительный холод обдал его, даже несмотря на горячие слёзы, которые стремительно катились по щекам. Форд не мог понять, как это могло произойти. Его рука, стиснутая в ладони матери, казалась единственным связующим звеном с реальностью. Но теперь эта связь, этот самый мир, который казался ему незыблемым, обрушился в одно мгновение.
Холодный пот покрыл кожу Форда. Он не мог понять, что происходит, его разум запутался в клубах ужаса и неверия. Как завороженный, он продолжал смотреть на пустой монитор, на место, где ещё секунду назад пульсировала линия жизни его матери. Форд отчаянно, безнадёжно ждал, надеясь увидеть знакомый ритмичный график, увидеть хотя бы малейшее движение, свидетельство того, что всё это – кошмарный сон.
Но надежда таяла, как дым, растворяясь в бездонной пустоте его мыслей. Мир вокруг поплыл, голова закружилась, и Форд почувствовал, как земля уходит из-под ног. Ощущение потери равновесия, нараставшее с каждой секундой, привело его к падению. Он осел на пол, спиной прислонившись к холодной, твёрдой стене. В полумраке палаты, сквозь пелену слез и ужаса, он заметил, как рука его матери, бледная и неестественно холодная, слегка опустилась, повиснув безвольно в его собственной. Тонкие пальцы, всегда такие теплые и ласковые, теперь лежали неподвижно, окончательно лишенные жизни, и это осознание обрушилось на Форда новой, невыносимой волной боли.
