В аэропорт мы приехали заранее. Я
вцепилась в Доброго, и моя выдержка меня покинула. И как бы я не
уговаривала себя, что надо держаться, держаться больше не могла. Я
плакала, вытирала салфетками свои нос и мокрые щёки. Я гладила ёжик
его волос, трогала пальцами его скулы, совала ладошки ему под
куртку, пытаясь запомнить каждую мышцу на ощупь. Утыкалась носом в
его ключицы и вдыхала его запах. Мне было больно. Меня накрыла
паника, судорожно хваталась за него, бормоча сквозь слёзы:
- Я не хочу без тебя. Я не хочу так.
Мне ничего не надо без тебя. Мне не нужны эти дни без тебя. Я не
смогу. Я ничего без тебя не смогу.
Он прижимал меня к груди и привычно
бормотал мне на ушко
«зайчик-мой-маленькая-моя-дурында-малюсенькая». Он был расстроен, а
глядя на мои эмоции, вообще побледнел, в глазах я видела
беспокойство. Он обнимал меня по- медвежьи, целовал в нос, но я не
могла успокоиться.
– Я вернусь с первым снегом,
малюсенькая, – шептал он мне, но это не помогало.
В итоге, когда мы с трудом расцепили
руки, Шерхан притянул меня к себе, а Дима пошёл на посадку. Андрей
обнимал меня за плечи и молчал.
«Добрый, Добренький, не уезжай», –
скулила я чуть слышно. Дима обернулся, улыбнулся мне «по Доброму»
широкой кривоватой улыбкой, прикоснулся сжатым кулаком к груди и
направил в мою сторону раскрытую ладонь.
Так он дал понять, что его сердце
осталось со мной.
В аэропорт мы приехали заранее. Я
вцепилась в Доброго, и моя выдержка меня покинула. И как бы я не
уговаривала себя, что надо держаться, держаться больше не могла. Я
плакала, вытирала салфетками свои нос и мокрые щёки. Я гладила ёжик
его волос, трогала пальцами его скулы, совала ладошки ему под
куртку, пытаясь запомнить каждую мышцу на ощупь. Утыкалась носом в
его ключицы и вдыхала его запах. Мне было больно. Меня накрыла
паника, судорожно хваталась за него, бормоча сквозь слёзы:
- Я не хочу без тебя. Я не хочу так.
Мне ничего не надо без тебя. Мне не нужны эти дни без тебя. Я не
смогу. Я ничего без тебя не смогу.
Он прижимал меня к груди и привычно
бормотал мне на ушко
«зайчик-мой-маленькая-моя-дурында-малюсенькая». Он был расстроен, а
глядя на мои эмоции, вообще побледнел, в глазах я видела
беспокойство. Он обнимал меня по- медвежьи, целовал в нос, но я не
могла успокоиться.
– Я вернусь с первым снегом,
малюсенькая, – шептал он мне, но это не помогало.
В итоге, когда мы с трудом расцепили
руки, Шерхан притянул меня к себе, а Дима пошёл на посадку. Андрей
обнимал меня за плечи и молчал.
«Добрый, Добренький, не уезжай», –
скулила я чуть слышно. Дима обернулся, улыбнулся мне «по Доброму»
широкой кривоватой улыбкой, прикоснулся сжатым кулаком к груди и
направил в мою сторону раскрытую ладонь.
Так он дал понять, что его сердце
осталось со мной.
Десять лет назад
– Ну, давай! Чего ждёшь? – он стоял,
облокотившись на новенький велосипед. Непослушная челка, падая на
лоб, лезла в глаза.
– Эй, да не бойся, он не кусается! Я
помогу, – и мальчишка протянул руку. Девчонка смотрела на него
своими огромными глазами, не решаясь подойти ближе. Из-под её
легкого платьица выглядывали худые коленки, густо замазанные
зелёнкой. Велосипед был с неё ростом, и её короткие ноги едва
доставали до педалей. Девочке он казался огромным и страшным
монстром, с которым ей не под силу справиться.
– Не-а, я уже покаталась вчера,
ничего не получилось. Я хочу, но он слишком большой для меня.
Мальчишка был старше её. Высокий,
синеглазый, с добродушной улыбкой. Он сгреб перепуганную девочку в
охапку, и та в два счета оказалась в седле пугающего
велосипеда.
– Смотри, я держу тебя сзади, и если
ты будешь падать, то я тебя поймаю. Не оборачивайся, смотри, куда
ты едешь. Вот так. Молодец! – велосипед тронулся, и Дима
действительно держал Рину.
