Как Ирина Семеновна с мужем прощалась
1
Не успел человек преставиться – этот явился.
Ирина Семеновна даже днем к двери не подходила, а тут среди ночи открыла, не спросив, кто там и зачем пожаловал.
Незваный гость переступил через порог. Долго-долго стучал тяжелыми подошвами об пол. На коврик летели комья грязного снега. Посетитель снял куртку, отряхнул ее и повесил у входа. На соседних крючках оказались его шапка и шарф. Из портфельчика то ли темно-коричневого, то ли черного цвета он достал бахилы. Нацепил их на сапоги, прыгая на левой и правой ноге поочередно. Всё это проделывалось молча. Ирина Семеновна, может, и сама обратилась бы к незнакомцу, но завязать разговор не получалось из-за липкого кома в горле.
Гость уверенно направился в зал. «Как у себя дома, ей богу», – подивилась хозяйка. Миновал кособокое трюмо и сервант с посудой. Прошел мимо кухни. Там, на полу, рядом с чудом уцелевшей тарелкой, в луже супа лежал Геннадий Васильевич. «Как живой!» – любят причитать бабки на похоронах. А тут… Взглянешь на него, и сразу понятно – мёртвый. Оттого Ирина Семёновна старалась на своего Генку не смотреть. Опустив глаза, поспешила за гостем.
Посетитель удобно устроился в кресле. Это было любимое Генино место в квартире, и занимать его Ирине Семёновне не разрешалось. Как-то раз муж ушел на кладбище, где сторожем работал. Вернулся, а дырок в обивке нет – заштопала. Прибежал на кухню, слюной брызжет: «Уууууу! Дура! Лучше б ты себе рот зашила». Эх, как ей тогда досталось. Бить-то Гена ее никогда не бил, но обматюгать мог. Да с такими вывертами, что Ирина Семеновна вместо того, чтоб обидеться, – заслушивалась. К старости всяких причуд у Геннадия Васильевича прибавилось, но супруга старалась к ним относиться с пониманием.
Год назад был случай: домой пришел поздно, хотя смена у него еще утром кончилась. Топтался в дверях, сам бледный и трезвый. Мялся-мялся, ничего не хотел рассказывать, но Ирина Семёновна всё же вытянула из него признание: «Сегодня начальник получку принес. Как и надо по календарю, без задержек. Дай, думаю, и пенсию заберу. В банке выдали всё как полагается. Я те и эти деньги вместе сложил, а пачку, с ноготок толщиной, в конверт сунул. Иду домой – в боку закололо, да сильно так, аж в глазах темно. Сел на ближайшую лавку. Когда в себя пришел, решил деньги пересчитать. Только начал вроде, они уж и кончились. У подъезда нашего скумекал: в конверт-то я их сунул обратно, а вот в карман – забыл. Прибег к лавочке, а там… шиш».
Случилось это совсем некстати. Ирине Семёновне зарплату только в конце месяца выдавали, она работала вахтёром в элитной многоэтажке. Пенсия и общие сбережения на лечение вышли: ее мучили приступы кашля, а сиропы, выписанные врачом городской больницы, не помогали. Дошло до воспаления легких. Полтора месяца Ирина Семёновна лежала в частной клинике, еле выкарабкалась.
Чтобы с голода не умереть, пришлось продать серебряной крестик и иконы с драгоценными окладами. Образа достались Ирине Семёновне от бабки, а той от прабабки. За женины сокровища Гене удалось выручить небольшие деньги.
Еще, бывало, мороз стоит такой, что все школы в округе закрыты, а Геннадий Васильевич на кладбище идет без тулупа. Потом забоялся, что голова простынет. Раз шапку нацепил и больше никогда не снимал. Вон, даже сейчас на кухне в ней лежит. Сказал, в шкафу нашел. Откуда она там, одному Богу известно: Гена до того головных уборов не носил, Ирина Семёновна зимой волосы пуховым платком покрывала, а вещи единственного сына давно раздала, ему только исполнилось двадцать, когда в аварии разбился. То кладбище, где Матвеюшка похоронен, и сторожил Геннадий Васильевич.
