I know it's hard to tell how mixed up you feel
Hoping what you need is behind every door
Each time you get hurt, I don't want you to change
Because everyone has hopes, you're human after all
The feeling sometimes wishing you were someone else
Feeling as though you never belong
This feeling is not sadness, this feeling is not joy
I truly understand, please don't cry now
Please don't go, I want you to stay
I'm begging you, please, please don't leave here
I don't want you to hate for all the hurt that you feel
The world is just illusion trying to change you
Мужчина средних лет мерял шагами небольшую комнату. Его взгляд то опускался к полу, то поднимался к потолку. Казалось, будто он вёл диалог с кем-то, несколько бессвязный из-за частых пауз, но в комнате кроме него никого не было.
– Какого плана? Частью какого, чёрт побери, плана? Ему шесть лет. Шесть! В какой такой священный план входит лейкемия у шестилетнего ребенка?! Расскажи мне, давай! Жалкая букашка не в состоянии понять весь великий замысел! Просвети меня! НУ ЖЕ!
Выплеснув волну ярости, он поймал своё отражение в зеркале, закреплённом на приоткрытой дверце шкафа. Форма медперсонала в нём соседствовала с вполне обычными джинсами и курткой. Из отражения на него смотрел человек, чьё лицо изрезали морщины тревог и переживаний. Смуглая кожа казалась пепельной, а глаза – потухшими. Свёрнутый набекрень галстук и белоснежная рубашка в пятнах пота, которую, похоже, не меняли дня два, довершали картину.
Он опустил взгляд, рассматривая обломанные ногти, а когда-то ведь ходил на маникюр – терпеть эту процедуру не мог, но генеральный считал, что старший партнёр должен выглядеть безупречно, – и начал истерично смеяться.
– А знаешь, я ведь верил. Я имею в виду, даже когда она умерла. Очень хотелось отчаяться. Сказать, что ты забыл нас. Бросил. А я верил. Он тогда подошел ко мне и спросил:
“Папа, а где сейчас мама?”
– Знаешь, что я ответил? Конечно, знаешь. Держу пари, ты тогда здорово посмеялся.
“С ангелами, сынок. Мама теперь с ангелами.”
– И он улыбнулся. Ты бы видел эту улыбку. Это радость ребенка, который знает, что в мире все хорошо, всё идёт, как надо.
– Так что вперед, порази меня молнией, и покончим с этим. Эта безволосая обезьяна устала от твоего дерьма. Человек может вынести в жизни многое, но только до определенного предела, и я свой давно перешёл.
Мужчина съехал по стене на пол. Остался сидеть, привалившись спиной к поверхности, оклеенной веселенькими – в цветочек – обоями. Больница за пределами этой комнаты сверкала хромом и стеклом, но раздевалка казалась каким-то реликтом из давно забытых времен.
– Что ты от меня хочешь? Соблюдения заповедей? Я соблюдал. Благочестивого поведения? Я почитал. Что. Ты. От меня. Хочешь?
Мужчина молчал долгое время, казалось, поток бессвязных реплик иссяк, но он поднял голову.
– Всё, что хочешь. Вылечи его, и я сделаю, всё что захочешь. Забери моё здоровье. Забери моё богатство. Забери моих друзей. Забери мою жизнь. Лишь вылечи его. Что бы я там не сделал, за что бы ты там меня не наказывал. Он этого не заслужил. Дай ему жизнь и забери мою. Честный обмен, как считаешь?
Если бы не частые подёргивания плеч, никто бы не заметил, что мужчина плакал – звуки, вырывающиеся из его горла, мало походили на всхлипывания, скорее так могло бы стонать раненое животное.
Тишину нарушила вибрация.
Сняв с запястья широкий браслет, он развернул его в телефон последней модели. Голос на другом конце линии звучал устало.
– Я нашёл вариант. В Принстоне, но есть сложности.
– Сколько?
– Ты не понял. Там очередь на год вперёд. Как говорится, у маршала свои внуки. Мне дали контакты одного человека, попробуй с ним связаться.
