Грянул дачный сезон, и каждый шестисоточный квадратик земли, как по команде, выставил к небу засидевшиеся городские задницы. Земля просыпалась от спячки и требовала, чтобы её щекотали лопатами и чесали граблями. Что и делали истосковавшиеся по земле огородники с каким-то болезненным остервенением, называемым в народе «синдромом дачника».
Алевтина Кудрявцева трубила на своём участке, как говорится, от холодов до холодов, не покладая рук, не чуя ног под собой. Не видя ничего вокруг кроме комьев сырой земли, пока однажды не рухнула, сражённая солнечным ударом. Так и ткнулась головой в ямку, вырытую ей же самой под кустик смородины.
В местной больнице, расположенной в пяти километрах от садово-огородного товарищества, в соседнем посёлке, Алевтине вкатили укол и посоветовали не зарываться, поскольку последствия могут быть куда более печальные.
Алевтина кивала, благодарила и твердила, словно молитву:
– Да уж поостерегусь, куда ни шло! Дай бог вам здоровья!
– Ты о своём здоровье кумекай, – пробасил старый фельдшер. – В следующий раз не приму! Так и знай!
Вернувшись на свой участок, Алевтина два дня просидела на скамеечке под яблоней, перебирая семена и сортируя рассаду. А к вечеру третьего поднялась и уткнулась в первую попавшуюся грядку.
Сосед её, ветеран войны, инвалид, видя такое дело, с трудом доковылял до прозрачного заборчика, разделявшего участки, и заговорил с ней.
– Не любишь ты себя, соседка! А где твои сыновья?
– Сыночки мои работают, Петрович. Денюжку добывают.
– И много добывают, извини за любопытство?
– На жизнь хватает.
– А муж?
– А что… муж?
– Он-то почему не пособляет?
– Он тоже… работает.
– Кому ты говоришь! Пьёт, поди, без просыпу! Ты не серчай на меня. Я ведь это неспроста спросил. Хорошая ты баба. Жалко мне тебя. Чего это ты собираешься делать?
– Да вот морковку хочу посеять… Петрушку. Укроп. А там, за домом, картошечку посажу.
– На хрена! – не выдержал Петрович. – Этой картошки сегодня на базаре – завались! Хошь Рязанская, хошь Воронежская, хошь Орловская! Чего ты ломаешься почём зря, когда всё купить можно!
– Купить-то можно. А всё-таки, коли своя картошечка, и есть её веселей.
– Ну-ну, стало быть, для веселья тебе картошечка?
– Стало быть, так. Да как же, Петрович! Ведь землю-то дали не абы для чего, для посадки. Так чего ей зря пропадать!
– На даче надо отдыхать, Алевтина, а не корячиться изо дня в день, как последняя скотина! Ты своё отпахала!
– Ну, я отдыхать не умею, Петрович! – сказала Алевтина, как-то скорбно хохотнув при этом.
– Хорошая ты баба, но глупая, – заключил Петрович. – Спасу нет, прости господи! Да-да, глупая. Как этот столб!
Петрович ударил палкой по железному столбу в заборе, сплюнул с досады и заковылял обратно, к своей хибаре.
Вздохнула Алевтина тяжко, разогнулась, упираясь двумя руками в поясницу, глянула в небо – ан звёзды стали проглядывать. Сполоснулась под рукомойником и пошла в дом, ночевать.
На другой день, рано поутру, вышел Петрович на воздух и тут же наткнулся взглядом на согнутую пополам фигуру Алевтины.
– Доброе утро, соседка!
Алевтина разогнулась не сразу.
– Утречко доброе, Петрович!
– Ты, чай и не ложилась?
– Ложилась, Петрович, отдохнула… Да вот решила по холодку пару рядов картошечки посадить, – сказала Алевтина, смущаясь, и виновато развела руками.
– Неугомонная! Плети на тебя хорошей нет, – сказал Петрович не зло.
Алевтина печально улыбнулась и стала разгребать лунки под картошку.
– Ты её как садить собираешься – глазками или клубочками?
– Да целенькими хочу. Давеча на базаре синеглазку купила… Выбирала, которая получше.
