– Следующий! Кто, кто следующий? – заметалась, квохча, крупная дама в пудровом летнем костюмчике – нарядном и модном, но совершенно не украшающем слишком массивную фигуру женщины.
Мягко говоря – костюмчик сидел на даме как на корове седло.
Как ни странно, но некоторые люди совершенно не умеют одеваться. И при этом сохранять спокойствие. Деньги у них есть, а вкуса и выдержки нет ни капли.
Натка кротко закатила глаза и правой рукой подтянула поближе сына, похожего сегодня на большую дорогую куклу, а не на маленького разбойника, как обычно.
Нервничающий Сенька был фарфорово бледен, круглые голубые глаза его сверкали, обычно непокорные вихры застыли красивыми волнами, зафиксированными парикмахерским гелем. Идеально отутюженные черные брючки, девственно-белоснежная рубашечка – с галстуком! – и до блеска начищенные туфли завершали картину.
Сеньку можно было ставить на свадебный торт как кондитерский аватар жениха – в паре с любой из присутствующих тут же девочек, принаряженных в едином стиле: в пышное, нежное, белое.
Можно подумать, благородных барышень к первому причастию привели, а не на просмотр – или как правильно называется это нервное действо? – для поступления в первый класс.
– Кто, кто? – не получив ответа, снова заквохтала модная корова в пудровом.
– Мы, мы! – не издеваясь, просто так вышло, промычала Натка, левой рукой удерживая приоткрытую дверь с отпечатанной на принтере табличкой «Приемная комиссия».
Ширина щели у косяка была тщательно выверена методом проб и ошибок. Распахнув дверь пошире, следовало вскоре ждать гневного окрика изнутри: «Закройте, пожалуйста!» Прикрыв слишком плотно вы лишались возможности узнать первой о результате очередного собеседования.
Уважаемая приемная комиссия не приветствовала присутствие в коридоре заинтересованных зрителей и не одобряла какой-либо интерактив.
Зрителям – читай, родителям, преимущественно модным мамашам, – следовало тихо, молча ожидать под дверью, воздерживаясь от вопросов, комментариев и, упаси Бог, подсказок. Но мамаши были не из тех, кто привык ожидать и при этом помалкивать, поэтому в коридоре было людно, шумно и нервозно.
Разноцветные наряды родительниц были щедро разбавлены черно-белой классикой детских парадных одежд, но в глазах от этой пестроты все равно рябило буквально до тошноты.
Одной девочке и в самом деле стало плохо, бедняжку даже вырвало, ее увели в медпункт, а нервозности оставшимся добавила явившаяся уборщица с ведром и шваброй. Выглядела она в своей синей униформе почти элегантно, а ворчала совершенно классически: «Ходют тут всякие…» – и так и норовила пройтись мокрой тряпкой по дорогим туфлям этих всяких.
Эти всякие, даром что не из последних людей – почти сплошь «богатенькие буратины», боязливо отмалчивались.
Кто знает здешние порядки, может, и уборщица скажет свое веское слово, когда будет решаться, брать ребенка в элитную школу или не брать. Тех, кого на пол тошнит, определенно не возьмут, а с остальными-то пока непонятно…
Дверь под Наткиной рукой дрогнула и рывками пошла на нее, выпуская полуобморочную девочку в белом. У бедняжки был дикий взгляд, потный лоб и такой лихорадочным румянец, словно уважаемые члены приемной комиссии битый час рассказывали ей неприличные анекдоты или – с поправкой на элитность заведения – читали вслух «Лолиту» Набокова.
