На инструктаж для выезжающих за границу Кузин опоздал. Вбежал в комнату последним, пробурчал какие-то извинения себе под нос и начал пробираться на свободное место. Невысокий блеклый мужчина, который начал было уже свое выступление, замолчал на полуслове и уставился на Кузина светлыми глубоко посаженными глазами. Сидящие и ожидавшие инструктажа все разом обернулись на нарушителя и проводили его внимательными взглядами, пока тот, уже пунцовый как помидор, не уселся наконец-то на свободное место, при этом еще и громко скрипнув стулом.
Подождав, пока все наконец угомонятся, «блеклый» объявил:
– Так как уже все в сборе, даже товарищ Кузин, то думаю, мы можем продолжать.
Инструкции были однозначны и понятны: в контакты не вступать, никуда самому без разрешения не ходить, ничего никому не дарить, кроме согласованных ранее подарков, и от других тем более подарки не принимать.
– И главное, – многозначительно добавил инструктор, – ничего ни от кого здесь не берите и никому там не передавайте. Все поняли? – и обвел внимательным взглядом присутствующих.
Кузин вначале решил, что товарищ из соответствующих «органов», повторился, он вроде бы уже говорил, что подарки брать нельзя, а все, что будет дариться их делегации, принимать будет руководитель группы. Кузин даже хотел как ученик поднять руку и спросить разрешения задать вопрос, но пока думал над тем, насколько это будет сейчас уместным, догадался, что имел в виду товарищ: нельзя брать что-то отсюда и передавать туда, в смысле из СССР во Францию, куда они все и ехали. Инструктаж закончился.
Кузин сильно волновался и многого не знал, так как ехал за границу впервые. Остальные хотя бы в Болгарии по разу побывали, а Содомский даже в ФРГ, но о нем ходили разные слухи в их НИИ, ну вы понимаете, какого содержания. Кузин же был беспартийный, нигде и никем не замеченный, абсолютно положительный во всех отношениях человек, как пишут: «хороший семьянин и отличный товарищ», но «не сотрудничал», и не из-за какого-то диссидентства, а исключительно потому, что он был не интересен тем, кому надо. Несмотря на то, что кандидатуру его уже согласовали во всех инстанциях, жена просила его никому не рассказывать о поездке.
– Вот увидишь, Леонид, – сказала она ему, масса народу вспомнит, что они – наши друзья и все чего-то от тебя захотят! Ну и чтобы не сглазили, – добавила она и поплевала через левое плечо.
Кузин в сглаз не верил, но рассказывать никому не стал, Марина, окажется, как всегда, права, и будет его потом попрекать всю жизнь, а у Кузина валюты в обрез, только то, что разрешено было поменять, а это настолько мало, что даже для семьи не хватит, не то, чтобы для друзей – знакомых. Рассказал он только матери, та точно ничего себе не попросит, а Марина уже записала в список под восемнадцатым номером «колготки капроновые телесного цвета» и в скобках – «маме», имея в виду как раз его мать, потому что для своей она отвела в этом списке три пункта.
Вечером в четверг мать позвонила Кузину сама:
– Вас вызывает Калинин! – объявила скороговоркой в трубке невидимая барышня, а как только отключилась, он услышал голос матери:
– Лёнечка, сынок, как ты?
Леонида Кузина такие неожиданные звонки матери всегда пугали. Он уехал из дома сразу после школы и, хотя часто приезжал к ней пока не женился, своим домом ее квартиру больше не считал. У него своя жизнь, у нее – своя. Она как-то сразу это поняла и смирилась. Сама никогда ему не звонила, если не было серьезной надобности, а он звонил. Марина свекровь избегала, хотя никаких конфликтов у них вроде бы и не было.
– Душная она у тебя, – говорила ему жена. Что значит «душная» Кузин понять не мог. Ездил он в Калинин теперь настолько редко, насколько это было возможно. Когда мать вышла на пенсию, после согласования с женой, стал переводить ей двадцатку каждый месяц. Та деньги брала и никогда не отказывалась.
