…Камин. Скрипка и виски.
Немного грустная песня.
Было бы интересней,
Будь шторм близко…
1 Яхты покачивались на серой мутной воде, едва прочерчивая своими мачтами небольшие эллипсы в пустом бесцветном небе. Там, чуть дальше, вода была светло-бирюзового цвета, даже теперь, когда солнце не играло на ее поверхности и не заглядывало своими косыми лучами в море. А здесь, в небольшой бухточке, приютившей десятка полтора суденышек, она была такого же цвета, как в лужах на бетонном причале – мертвая, безжизненная, со свинцовым отливом.
Винд бросил окурок в море и плотней запахнул дождевик.
С тех пор как начался Дождь, время превратилось для горожан в один нескончаемый, тугой, водянистый мираж.
Дождь пошел в день появления Винда на свет, поэтому, разумеется, ничего из того, что происходило тогда, Винд помнить попросту не мог. Но отец долгими сырыми вечерами, когда в Дью приходила зима, часто, подбрасывая в небольшую печку уголь, вспоминал тот день – день рождения своего единственного сына, ставший одновременно днем смерти его любимой жены Моны, не перенесшей роды.
Тогда, прямо в первый день лета, дождь обрушился неожиданно, стеной. Два-три часа он тяжелой поступью бродил по улицам, сбивая тугими сильными струями цветы с акаций и сухие стебельки с увивавших балконы виноградных лоз, превращая в реки тротуары, а трамваи – в синих призраков, со скрежетом грохочущих по ушедшим под воду рельсам сквозь ставший неуютным и грязным город. Дью в одночасье превратился из маленького уютного приморского курорта в брошенный посреди песчаного пляжа старый набравший воды башмак, дырявым носом упиравшийся в маяк на севере и голенищем мачт яхт-клуба уставившийся в пустое небо на юге. Посерели фасады домов, посерел песок на пляже, посерело старое здание ратуши, перед началом лета выкрашенное в ослепительно белый цвет.
Отвесная стена дождя так же неожиданно иссякла, как и обрушилась, словно кто-то перекрыл в небе вентиль гигантского душа. Ливень, пролившийся на Дью, сменился тихим спокойным дождем, монотонно барабанящим по старым черепичным крышам.
Когда прошла первая неделя Дождя, никто еще не придавал этому большого значения, хотя редкие разрозненные удивленные возгласы уже можно было услышать в пивных, на трамвайных остановках и в курилке портовой конторы – привыкший к засухе и палящему солнцу приморский городок давно не сталкивался с таким количеством пресной воды, льющейся с неба.
Но прошла еще неделя, а дождь все не унимался. То чуть утихая, то снова прибавляя силы, он продолжал падать на превращающийся на глазах обескураженных горожан в размокшую картонную коробку их уютный, любимый и всегда такой солнечный Дью. Дождь не переставал – тихий, безвольный и… абсолютно вертикальный.
Да, с тех пор Дью не видел больше ни солнца, ни ветра.
Сначала опустели небольшие уютные пляжи, всегда полные резвившихся у самой воды детишек и респектабельно отдыхавших в шезлонгах взрослых. Их вереницы – людей с разочарованными лицами под большими черными зонтами – потянулись на вокзал. Прошла неделя, и в Дью не осталось ни одного отдыхающего.
Следом опустел яхт-клуб. Спустя месяц абсолютного безветрия, наполненного аккомпанементом мелкого дождя, хозяева яхт и матросы побросали свои суденышки на попечение сторожей и разъехались кто куда. На бетонном причале единственным обитателем остался только большой старый пегий пес по кличке Флинт, прикованный длинной ржавой цепью к забетонированному куску рельса.
Два раза в день пса приходили кормить. Одним из таких сторожей, взявших на себя заботу о Флинте, и был отец Винда. А после смерти старика эту глупую и ненужную вакансию – работу сторожа яхт-клуба в городе, где не осталось ни одного человека, способного вывести в море хоть что-то, превышающее размером рыбацкую лодку, – унаследовал Винд.
