Знойный день. За селом, у обочины дороги, стоит пожилая женщина.
Вдалеке показалась грузовая машина.
– Садитесь, тётя Мотря, подвезём… – Чубатый шофёр притормозил, высунулся из кабины.
– Спасибо, Петечка, спасибо… – Женщина засуетилась, заспешила навстречу. – Мне же тут… недалеко. Я вот только… спросить хочу… – Подошла к пассажирам, сидящим на лавочках в кузове, спрашивает нерешительно: – Хлопцы… девчата… вы сыночка моего… Василия в городе… не видели? Он из армии должен был вернуться… Может, кто видел?
– Кто его знает… – не спеша поправила на плечах нарядную шаль пышнотелая молодица. – В том городе людей как семечек в подсолнухе: куда ни глянешь – бежит кто-то… Разве во всём этом… муравейнике увидишь кого-то? Хотя… может, кто-то и видел? – закончила она неуверенно и обернулась к пассажирам.
– Нет, тётя Мотря, не видели, не видели… – горохом посыпались со всех сторон голоса. – Василия мы бы сразу узнали, кто его не знает… Но сколько там, в городе, ни были – не видели… не видели…
– Ну, тогда извините… Просто я подумала: может, кто-нибудь видел? С утра жду…
– А я вроде бы видел! – вступил вдруг в разговор плечистый усатый мужчина в соломенной шляпе. – Только не знаю точно – Василь то был или не Василь? Далеко от меня он был, во всём военном… А такой же высокий, стройный, как и твой сынок!
– Вот-вот, Опанас, это он, наверное, и был! – радостно закивала головой Мотря. – Он же у меня и есть такой – стройный да красивый!.. Да что вам говорить – вы и сами хорошо знаете!
Мотря умилённо посмотрела на пассажиров, зарделась румянцем. И вдруг спохватилась:
– Ой, что это я… разговорилась тут! Спасибо тебе, Опанас! Всем спасибо! Заходите к нам… Василя моего увидите. Он же три года дома не был! Вот только дождусь его…
– Спасибо, тётя Мотря! Зайдём… обязательно зай-дё-о-о-м…
Машина ныряет в белое облако вишнёвых садов, исчезает за хатами. Мотря остаётся одна…
* * *
Июль 1941 года. Идёт срочная эвакуация населения. Поезда, машины, повозки – всё переполнено, забито людьми, чемоданами, утварью. Среди беженцев мы видим Мотрю – молодую, здоровую, но измученную изнурительным переходом и тревогой. Осторожно несёт она беременное тело своё, оберегая его от толчков и падений. В руках у неё лишь маленькая котомка с пожитками да едой – и больше ничего. Всё осталось там, где сейчас уже пылают пожары и хозяйничают фашисты. Да ещё маленький портрет несёт она на груди – портрет ненаглядного Василя, молодого мужа своего. Забрали его в первый же день войны, прямо с работы, с поля, где он был бригадиром. И едва успел обнять он ошалелую от горя Мотрю, как умчала его военная машина туда, навстречу врагу, в самое пекло войны.
Кошмарным сном кажется сейчас Мотре всё происходящее. Ещё совсем недавно ждала она, счастливая, своего Василя с работы и, обняв, целовала его в любимые усталые глаза. А Василь брал её на свои сильные руки и осторожно прижимал к груди:
– Ну как тебе, ненаглядная ты моя… не тяжело?
– Нет, Василю, не тяжело… Разве может быть тяжёлым ребёнок твой, мой милый?.. Сын будет, Василий, говорит мне моё сердце… сын! И глаза у него будут голубые… и красивым будет он, как и ты! Уже скоро…
Целовал её муж, смотрел в счастливые глаза и не мог найти тех слов, которые могли бы передать его любовь к молодой жене своей, к её тихой улыбке, нежному говору.
– Смотри-ка, Василий… аисты полем полетели! Видишь? Вон, вон… они уже над нашим домом!.. Построят, пожалуй, они здесь своё гнёздышко. Это хорошо, Василий! Это они счастье принесли в наш дом…
* * *
– Уморилась, доченька? – услышала вдруг Мотря ласковый мужской голос. – Садись к нам… вот тут! Подсоби, Параска, тяжело ей…
