Я сам виноват, что влюбился. Я так долго всматривался в неё.
Сущая кнопка, верно дразнили её мои приятели. Пуговка от кителя и то больше. А ресницы – больше пуговки! Она их выращивает на продажу, что ли? И вот её нос. Ну какого лешего я на него смотрю? Он остренький. И от этого ноздри почему-то выглядят красивыми. Пока не видел её улыбку, она обычно хмурится – мне просто интересно, есть ли у неё ямочки-завлекалочки на щеках? У меня вот есть, поэтому, наверное, я имею у женщин такой успех.
Вот с волосами у неё беда. Они крашеные! Я недавно обнаружил это. Не рано ли краситься начала эта пигалица? И вечно торчат «петушки» – я не думал, что у русских такой дефицит с расчёсками. В общем, волосы её – явно не предмет для восхищения. К тому же, она вечно делает дурацкий хвостик – ну зачем, ведь короткий до ужаса! Полная нелепица на голове. Зато уши, оголённые хвостиком, кажутся мягкими-мягкими и даже немного толстыми, наливными. А наливные яблоки, например, сами знаете, часто укусить хочется.
Во мне почти два метра, а в ней – от силы метр пятьдесят. Полметра разница – не шутка! Она вечно сидит к нам спиной, вступая, когда требуется, со своим пианино. Она играет без нот. Сразу запомнила, что, где и когда. Иногда она поворачивает голову в профиль – когда мы просим повторить какой-то эпизод, и я снова вижу мягкое ухо, щёку с предполагаемой ямкой, но при этом совсем не детские, а спокойные и женственные линии личика, губ, лба и шеи… Она сидит очень низко, на самом краю стула, чтобы дотягиваться до педалей.
Она совсем не знает немецкий, и мы с приятелями частенько подшучиваем над ней прямо здесь, на репетициях, за её спиной.
В клуб зашла сияющая до ушей местная председательша – и прямо к нам. Кнопка не сразу поняла, что репетиция прервалась. «Наташа!» – её окликнули, и она остановилась, наконец. И я снова увидел её профиль. «Ты же дочь генерала Пегова?». Для нас это была новость. Кнопка молчала. «Она, она», – встрял конвойный. Председательша дико обрадовалась: «А я-то думаю, вот фамилия знакомая… Знаешь, что это? Он же был у нас однажды». Мёртвой хваткой Кнопка вцепилась в фото, вырвав его у тётки, – на нём было много-много лиц – и принялась жадно искать глазами. Нашла. «А когда он у вас был?» – «Да вот же дата, внизу».
В уголке значилось жирно «1941».
– Да это январь, январь был, – скорей пояснила тётка, видя удивление в сине-зелёных глазах.
Мы думали, она плакать начнёт. А она – нет. Спокойно вернула фото тётке – та была уморительно озадачена.
– Ну, может, ты о нём расскажешь? Как о герое войны?
Кнопка не отреагировала.
– Да он же без вести пропавший, – снова вмешался конвойный.
– Как? Генерал? А так бывает? – удивилась председательша.
– Он вернётся, – уверенно сказала Кнопка.
– Ага, уже год как войне конец… Вернётся он, – скептически буркнул второй конвойный. Они всегда вдвоём нас сопровождали.
– Он должен вернуться. Все рано или поздно возвращаются.
Конвой хотел было возмутиться, но тётка сделала предупреждающий жест: не надо.
Вот, кажется, с этого момента она всех нас очень заинтересовала. Дочка генерала? За каждого такого в войну гору золота и сразу на два звания выше можно было получить. Интересно, куда же этот подевался? Не иголка же в стоге сена – а генерал.
На сон грядущий мы это обсудили:
– А если к нашим перебежал?
– Как его фамилия? Перов?
– Пегов.
Не могли мы вспомнить такого, а ведь командовали даже не одним отрядом и о многих слышали.
– Он, наверное, был совсем шпенделем, потерялся в канаве – и не нашли… Дочка – такой клоп.
Все загоготали.
– Вы видели её обувь? Мы и то лучше ходим. Такая свинья! Не может она быть отпрыском большого человека, деревня дремучая.
