Я таращился на обклеенное скотчем окно с щемящим чувством одиночества, ощущавшимся в последнее время особенно остро. Погружённый в булькающую тишину своей крохотной квартиры, ничего, кроме жалости к себе я не испытывал, может быть, ещё капельку презрения. Белый квадрат окна нагонял тоску, я пообещал себе, что однажды обязательно перекрашу его в зелёный. Штор на окне не было с прошлой осени. Ирка сорвала их с карниза, чтобы укрыться. Та осень в точности, как и эта, была мокрой и ветреной, чуть ли не каждый день с неба что-то сыпалось, что-то мелкое белое и почти не тающее, как маленькие полистирольные икринки пенопласта, а раз в неделю, точно по расписанию, заряжал ливень, превращая скрипящие гранулы в комковатую жижу мутно-серого цвета. Шелушащиеся батареи с обогревом не справлялись, как не дотронься – еле тёплые. Вдобавок, кто-то из бывших жильцов вытащил внутреннее стекло с ссохшейся рамы, а сквозь второе свистел ветер. Мы оклеивали окно скотчем каждый день, потому как от влаги скотч деревенел и отходил с кусками краски и комната мгновенно остужалась. Мы с моей ненаглядной только переехали, и у нас почти не было вещей. Укрывались простынёй, но однажды ночью Ирке стало жутко холодно, я мёртво спал, после какой-то очередной гулянки, вот она и стянула штору с окна.
Теперь окно было совсем пустым, если не считать маленький горшочек на выцветшем подоконнике, в котором когда-то обитал кактус, а со временем осталась только сухая растрескавшаяся земля, усыпанная вялыми колючками. Кактусом занималась Ирка, – это был её питомец, – подарок толи от одногруппников, толи от кого-то ещё, кто знал, что она их коллекционирует. Дома у неё была целая мини оранжерея и они цвели: насыщенно-синие мясистые бутоны с множеством лепестков, как у пиона, или крошечные, пурпурные цветочки или вовсе какие-то красноватые наросты, мало похожие на цветы. Я долго их разглядывал, когда впервые оказался у неё в гостях.
Но этот кактус ни черта не цвёл, ни крупными цветами, ни мелкими, а когда Ирка от меня ушла, он завял.
Солнца в окне не было, только тучи, вернее одна туча, засосавшая в себя остальные, слившаяся с ними. Такая здоровая, пышная и наглая, как моя нянечка из детского сада. Я решил прозвать тучу Марта Робертовна. Я подумал, что на улице опять холодрыга и подтянул к подбородку тяжёлую, давно не стираную штору. После того, как Ирка придумала ею укрываться, я решил, что одеяло покупать незачем. К тому, же глупо иметь одеяло не имея даже дивана, не так ли?
Вообще после ухода Ирки квартира никак не изменилась, разве что появился крошечный бородатый телевизор на кухне, – Вова Миронов притащил пару недель назад. Завалился в воскресенье с большущей коробкой, перетянутой скотчем.
В комнате его поставить было негде, из мебели только стул, так что мы установили телек на кухне, водрузили на хорошо сохранившийся «Саратов», 451-ой модели. Похожая на камбалу старушонка, сдавшая нам с Иркой эту халупу, долго расхваливала холодильник, который наверняка был немногим моложе её, и строго-настрого запретила снимать с дверцы дурацкие магнитики, которые она находила прелестными. Говорила, подрагивая правой ноздрёй, из которой у неё торчал седой волос: «Магниты муж ещё цеплял… прелестные. Теперь таких не делают! Не снимайте!»
Телевизор показывал четыре канала, правда ужасно показывал: нужна была антенна.
Окно тоже показывало плохо. Только серое небо и угол ещё более серой панельной пятиэтажки с унылыми окнами. Мне безумно не хотелось вставать и тащиться на маршрутке к Бабуину.
