Словно незримое покрывало, тихий вечер опустился на округу. Прогретый за день воздух ласковым котенком льнул ко всему живому. Ощущая его прикосновение, затихли щебетавшие о чем-то важном птицы, сложили прозрачные крылышки стрекозы, перестали гундосить ворчливые жуки. Затихли едва различимые чутким ухом мягкие шаги в сочной траве. Все замерло, наслаждаясь покоем. Обычно только человек покидает красивые места, чтобы строить каменные дома и закатывать асфальтом землю, а потом пытается создавать в каменных башнях какое-то подобие уюта, борясь со всевозможными неприятными запахами и шумами. Отчаявшись, скучает о простой траве на лесных полянах и простых ароматах полевых цветов, которые, как и тысячи лет назад, не покидают родных мест. Пусть недолог их век, но они ни на что не променяют тихий теплый вечер у дальней извилистой дороги, где спрятались в густую траву неприметные птахи и зверушки. Здесь они впервые увидели солнце и однажды уснут навсегда, но не покинут родных мест. Даже если злые метели попытаются их прогнать, они вернутся, лишь только зазеленеет трава на пригорках.
– Ты живой? – с тревогой в голосе пропищал мышонок.
– Кажется… – медвежонок растерянно оглядывался, прислонившись спиной к березке. – А что?
– Как что? – вскинулась сова, часто моргая глазищами. – Повалился вдруг и давай умирать. За горло схватился. Кашляет, ничего сказать не может. Я его и платочком и веером…
Соня поперхнулась, осознав, что произнесла. Она испуганно завертела головой.
– Я задремала на солнышке? – ночная охотница была явно встревожена. – Ничего не понимаю… Так это было или нет?
– Чудеса… – пробасил лось. – Скажи кому – не поверят.
– Вы тоже это видели, уважаемый? – сова склонила голову набок, не мигая, уставившись на Длинного. – Так я не… – она даже засопела от своих непростых раздумий.
– Да, по-настоящему было все! – пискнул малёк. – Что вы, в самом деле… И платьице, – тоненькие лапки скользнули по тельцу в надежде ощутить красочную ткань. – И туфельки… – Малёк с сожалением посмотрел на свои коготки, не скрытые красивой обувью. – И бантики… все по-настоящему было.
– Так ты был девчонкой! – фыркнул Ме́ня.
– Да, уж не пацаном, который мороженым подавился… Обжора!
Ме́ня вскипел, готовый броситься на обидчика, но сова опередила его:
– Не ссорьтесь, мальчики… – начала было она, но остановилась, часто заморгав. – В общем, ребята… – Соня наклонила голову в другую сторону. – Странно, во мне еще осталось столько нежных чувств к той девчушке с косичками, что я теперь не представляю, как буду охотиться…
Все обернулись к мышонку, чьи маленькие глазки тут же наполнились слезами. Еще секунду назад это был серый грызун, готовый постоять за себя перед любым врагом, обнажить пусть маленькие, но очень острые зубки. Он еще стоял, подбоченясь и демонстративно выставив одну лапку вперед, но мордашка уже не выражала прежней готовности к бою. Малёк сник, плечики его вздрогнули пару раз, и неожиданно для всех брызнули крохотные слезки. Это случилось так искренне, что у каждого заныла душа от сочувствия к малышу. Все испытали угрызения совести и раскаяния за обиду, нанесенную такому беззащитному существу.
– Я… я вас вытащил… – всхлипывал Малёк. – Из чужого времени вернул… – слова едва прорывались сквозь писклявые завывания. – А вы на меня охотиться…
Маленькое серое тельце содрогалось от рыданий. Вернее, это был крохотный комочек, который всхлипывал, шмыгал носом, что-то невнятно бормотал, и маленькие слезинки скатывались по его шерстке на траву.
– О, это я во всем виновата! – в сердцах воскликнула ночная охотница. – Ну как же это у меня вырвалось… – ее огромные черные глаза тоже наполнились слезами. – Прости, прости, меня глупую!
