1. ДЕВОЧКА ЛИДА И МИР ВОКРУГ
Она терпеть не могла праздники. Особенно – Новый Год. Сколько Лида себя помнила, его всегда отмечали по обязанности. Все было дежурным: елка, мандарины, салаты, открытки от родственников и особенно – открытки родственникам. Когда в быт вошел интернет, вся семья вздохнула с облегчением и перестала заполнять яркие поздравительные картонки убористым почерком, втискивая в крошечное пространство максимум вежливых вопросов и новостей. Забытые адресаты незамедлительно откликнулись тем же. Связь оборвалась.
Подарки друг другу тоже дарили по необходимости, а не из желания порадовать – потому радости они и не вызывали. Став старше, она научилась баловать себя сама, без помощи окружающих, на которых, впрочем, в ее понимании, не стоило полагаться даже и в менее ответственных случаях.
За твердый характер, несгибаемое упрямство и редкостное здравомыслие ее уважали, но не любили. Боялись, надо полагать. Детская трепетная душа была запрятана так глубоко и надежно, что даже сама Лида давно забыла о ее существовании.
Ей нравилось помогать другим. И как в детстве она приходила на выручку к тем, кто забывал вещи, уроки и нужные слова, так теперь старалась поддержать больных, уставших, тех, кто хотел, но не мог, или мог, но боялся. Нерешительных, отчаявшихся, брошенных. И только влюбленным она никогда не помогала. И советов не давала. И не выслушивала. И вообще – всю эту публику близко не подпускала.
Сердце у нее было – кремень. И влюбленные обходили ее стороной, не задаваясь, даже чисто теоретически, вопросом, а знает ли она вообще, что такое любовь? И так было понятно, что нет, не знает. И даже без «вообще». Просто – не знает и все. На самом деле, она, конечно же, знала. Но здравомыслие подсказывало, что если не сложилось, значит – не судьба, и тогда лучшее, что можно сделать, это молчать о неудачах и как можно реже ковыряться в ранах – и в своих, и в чужих.
Почему не складывалось – было неясно. Она была крупной и красивой. Яркой. Одевалась броско, много шила и вязала, сама придумывала фасоны и расцветки, пока бродила по окрестностям небольшого сонного городка на берегу залива, в котором прожила всю жизнь и откуда все время порывалась уехать – безрезультатно, впрочем.
Город считался миллионником, но не производил серьезного впечатления. Он был растянут вдоль по берегу залива длинной узкой дугой и только в одном месте глубоко вдавался в сушу. Там, если смотреть на карту, в районе «поясницы полумесяца», отрастал такой большой нарыв-пузырь и утыкался в болотистые леса, прорезанные множеством хаотично раскиданных речушек и шоссейных дорог. Там не так сильно дули ветра, местность шла чуть вверх; там было посуше, чем на побережье, но и поглуше – не так оживленно и пафосно. Ни панорам тебе, ни пляжей. Задний двор усадьбы, если можно так выразиться, черная лестница, непарадный вход. Там жили, те, кому некогда было тусить по местным клубам, плевать в облака, лежа на пирсе в теплую погоду, и прищуриваясь на закат по-мещански бескультурно тыкать пальцами в сторону пристаней, обозначая отрывистыми матюгами место дислокации недавно купленного катера или яхты.
