Случилось это, мой милый дружок, на Колыме, на краю земли нашей. Колыма находится так далеко, что лучи солнца туда с трудом пробиваются и очень слабо греют колымскую землю. Поэтому там, мой милый дружок, почти всегда холодно. Чтобы не замёрзнуть, люди там часто пьют чай. С сахаром, с вареньем, с конфетами. Я, когда жил там, пил чай с карамелью. Это так вкусно!
На Колыме не растёт ни вишня, ни клубника, ни малина, ни слива. А вот возьмёшь карамельку в рот, такой аромат от неё исходит, и тебе кажется, что ты на юге, сидишь в саду под вишнею, пьёшь ароматный чай.
Как-то охотился я на гусей. Сидел в шалаше и ждал, когда полетит гумённик (Гуменник- это самый крупный гусь). Попил чая со своей любимой вишнёвой карамелью ( конфеты я держал в кармашке рюкзака). Чтобы не замочить его, повесил рюкзак на сухую лесину, что рядом с шалашом стояла. Сижу, жду гусей. Томительное это дело – ждать гусей. Когда они полетят: через час, может быть вечером, а может утром, а то и через два, три дня. Пока ждёшь их, сколько думок передумаешь! Иногда и вздремнёшь, не без того. Вот и в этот раз, сколько времени прошло, не знаю. Вдруг из леса на поляну выходит Лиса. Нюхает, нюхает чей-то след и приближается ко мне. Такой красавицы я в жизни не видел. Обычно Плутовки по весне бывают грязные, замызганные, с боков клочья шерсти свисают. А эта, словно из книжки вышла: пушистая, ну прямо воздушная. Хвост держит трубой. Метрах в трёх, не доходя до меня, остановилась, продолжая нюхать след, на меня не смотрит, а спрашивает:
– Косой тут не пробегал? А?
Я знаю, Лисы не разговаривают, поэтому молча с подозрением смотрю на красавицу – Плутовку, отрицательно качаю головой, словно у меня язык отсох. Она тоже подозрительно на меня посмотрела и опять говорит:
– Дед! Ты чего спать сюда пришёл? Вот же свежий заячий след. Я чую. Меня не проведёшь. А ты говоришь, не видел. Проснись дядя, ты так всех гусей проспишь. – Она собралась было уже уходить, но задержалась ещё на минутку. – Вчера в баню ходила, – рыжая бестия при этом и так, и эдак вертелась передо мной, словно перед зеркалом. – Полдня один только хвост расчёсывала, да приглаживала. У Дрозда день рождения сегодня. А у него, у ветродуя, поесть же совершенно нечего. Надо же как люди живут, – одним днём: подвернулось что-то, поел, и слава Богу. Ну. мы все зверюшки, разумеется, скинулись по десятке, да снарядили Зайца в соседний посёлок за карамельками, чтобы чаю попить. Косой на ногу скор, нам не чета. Стали ждать его, а заодно решили Ворона прочихвостить.
– За что ж вы его так? – недоверчиво спрашиваю её.
– Представляешь, все по десятке скинулись, а он притащил замызганный трёшник старого советского образца, где-то на помойке валялся сто лет назад. Мы ему так и так, мол, это некрасиво. За него пустого фантика не купишь, простой обёртки никто не даст. А он крылья в боки и отвечает: « Что вы, молодые, равняете меня с собой! Мне уже триста лет. Я пенсионер. Откуда у меня такие деньжищи… трояка-то жалко…берёг, берёг на чёрный день», – совсем старый пень из ума выжил: сел за стол и сидит, ждёт чаю.
– Ха-ха-ха! – Засмеялся я, представив жмота – Ворона. – Ему, думается мне, придётся долго ждать чаю, – говорю я Лисе. – Косой к вам не скоро заявится.
– Это ещё почему? – вроде как с обидой спрашивает Лиса. – С чего ты взял?
– Посёлок-то на том берегу Колымы, – стал я разъяснять Рыжухе. – Он туда-то успел проскочить по морозцу, а обратно – не получится: посмотри, как река вышла из берегов. Ждите теперь, когда вода спадёт.
– Сказанул тоже: «ждите». Самовар-то кипит. – Лиса была явно озадачена. Села, в задумчивости почесала задней правой лапкой в левом ухе и так это хитро-мудро говорит. – А ведь у тебя, дед, есть конфеты в рюкзаке. Угости нас.