Йоркшир, Англия, 1886
Чтобы организовать побег из тюрьмы, узники в большинстве случаев тратят месяцы, а то и годы. В распоряжении Джека Далтона был один день. С кувалдой в руке он стоял в каменоломном дворе Данмурской тюрьмы и ждал, когда надсмотрщик защелкнет на его ногах кандалы, приковывая Далтона цепью к другим заключенным. Солнце нещадно палило Джека и еще две дюжины мужчин.
Он, прищурившись, посмотрел на небо. «Погода прекрасная, черт бы ее побрал. Надо же такому случиться, что единственный в кои-то веки ясный день на вересковой пустоши выпал именно тогда, когда я должен бежать из этого поганого места». Но даже если бы на небе светили десять тысяч солнц, это ничего не изменило бы. Сегодня он должен отсюда выбраться.
Линч, надзиратель, переходил от одного заключенного к другому, запирая на щиколотках каждого кандалы, прикрепленные к длинной цепи, протянувшейся между заключенными. Всякий раз, когда кто-нибудь из них двигался, цепь лязгала. Щиколотку Джека опоясывал шрам – толстый рубец, образовавшийся на его коже за пять лет тяжелого труда. Самыми трудными были первые пять месяцев. Кандалы врéзались в грубую шерсть полосатых казенных носков, натерли кожу и разодрали ее до крови. Рана загноилась, у Далтона началась лихорадка, и он чуть было не лишился не только ноги, но и жизни. Но Джек – крепкий орешек и всегда им был. А ненависть только придавала ему сил. Он выжил, сохранил ногу и стал еще закаленнее.
Сегодня Далтону понадобятся все силы. Нетерпение жгло его, как жало шершня под кожей. Линч уже почти закончил с первым рядом заключенных. Еще минута, и надзиратель двинется вдоль ряда, в котором стоял Джек, и тогда шанс будет упущен. Взгляд Джека уже устремился через двор к высокой, в тридцать два фута, стене, которая отгораживала заключенных Данмура от холмистой равнины и свободы.
– Д-три-семь, смотреть прямо перед собой!
Джек снова стал смотреть вперед ничего не выражающим взглядом, спрятавшись за фасадом напускной апатии. Вот уже больше пяти лет никто не называл его по имени, иногда он даже забывал, что у него оно есть, а не только буква и номер. Когда-то его называли Алмаз, но вовсе не потому, что он любил алмазы. Да у него их никогда и не было, он и видел-то настоящие алмазы всего пару раз. Нет, его прозвали Алмаз, потому, что, находясь под жесточайшим давлением, он превратился в самое твердое существо, которое только ходило по улицам Лондона. Джеком его звала только Эдит. А иногда, когда на нее накатывала тоска по их детству, она называла его Джеки.
– Джеки, – прошептала Эдит тогда, протягивая к нему окровавленную руку. – Джеки, забери меня домой.
А потом она умерла.
Даже сейчас, хотя прошло много времени, это воспоминание все еще причиняло боль Джеку. В нем вскипел гнев. Он знал это чувство лучше, чем биение собственного сердца. Гнев был даже важнее, чем сердцебиение, потому что только он поддерживал в нем желание жить. Гнев и жажда мести. И скоро он осуществит эту месть.
Линч приближался. Пора действовать. Джек наклонился к заключенному, стоящему рядом с ним, и прошептал:
– Эй, Стоукс!
Мужчина с тяжелой челюстью быстро взглянул на Джека и снова стал смотреть прямо перед собой.
– Замолчи, идиот!
За разговоры заключенных наказывали плетьми, а если начальник тюрьмы был в особенно зверском настроении, то и запирали в темной камере без света иногда на несколько недель. В этой клетке многие сходили с ума. Видит Бог, Джек там чуть было не спятил. Но сейчас его не страшило наказание. Он боялся только одного: что не успеет вовремя сбежать.
