Видишь, бред какой-то. Зачем обращаться к дневнику так, будто это бабушка, которую ты видишь пару раз в год? Я понимаю, не мне об этом рассуждать в моей-то ситуации, но… Когда ты начинаешь разговаривать с неодушевленными объектами как с людьми, похоже, пора проверить, все ли винтики у тебя как следует затянуты. Но, может, я и ошибаюсь. В любом случае давай попробуем еще раз.
Двенадцатое марта
Первая запись в журнале
Так-то лучше. Намного лучше. Когда я слышу слово «дневник», я представляю себе ярко-розовую плюшевую книжечку – такую, с замочком и с ключиком, которая живет под подушкой у двенадцатилетней девочки, чье сердце полно надежд и секретов. Не вордовский документ на рабочем столе MacBookPro, созданный только потому, что психотерапевт сказала это сделать.
Она думает, что писательство пойдет мне на пользу, что оно поможет все упорядочить. Она думает, я сам себя удивлю. Пожалуй, есть вероятность, что она права, но я особо надеяться не буду.
Я себя уже давно не удивлял. Я хожу к доктору Каземиро раз в неделю, по вторникам, во второй половине дня, после школы. Меня родители заставили. Мне уже довольно давно снятся кошмары; мама говорит, я кричу во сне. Но в глубине души мне кажется, что причина не в этом. У всех друзей моих родителей хотя бы один ребенок посещает психотерапевта. Мои, видимо, просто устали выделяться. Я спросил у них, почему – раз уж они так волнуются из-за моего сна – меня не отправили к нормальному сомнологу, и мама сказала: она думает (и тут я ее процитирую), «что всегда лучше добраться до корня проблемы и что никому не повредит провериться на адекватность». До сих пор не знаю точно, что она ожидала услышать в ответ.
Короче. Я спросил у доктора Каземиро, о чем она хочет, чтобы я писал. Надо ли мне реально вести дневник и фиксировать в нем все: что я делал в течение дня, куда ходил, с кем разговаривал… И она сказала, что хочет, чтобы это была моя отдушина для персональной рефлексии. Я так понял, я могу сам решать, о чем писать. И это, если честно, облегчило мне задачу.
Должно быть, психотерапевтам приходится нелегко. Думаю, смысл их работы не в том, чтобы просто сказать, что с человеком не так, а в том, чтобы помочь ему понять себя. Но тут еще важно то, достаточно ли человек смел для того, чтобы взглянуть на себя так же строго, как он смотрит на других. Не знаю, много ли таких действительно, по-настоящему смелых людей. Все хотят легких ответов и таблеток, от которых им станет лучше.
Сегодня, мне кажется, особенно тяжело: если ты дашь пациенту совет и он окажется бесполезным, то на тебя наверняка подадут в суд. Это, должно быть, очень обостряет профессиональное чутье. Или, наоборот, напрочь отбивает охоту хоть что-то делать. Наверное, именно поэтому она говорит «Давай еще об этом побеседуем» раз пятнадцать за час.
В конце концов мне все же удалось выжать из нее несколько намеков на темы, о которых, как она думает, мне было бы полезно писать, – семья, друзья, школа, свободное время. Ничего такого, о чем я бы сам не догадался, но уже хоть что-то. Так и быть, сделаю то, что она сказала.
