За окном начинало светать. Все благополучные районы города только просыпались. Сонные налогоплательщики потягивались в собственных уютных постелях, отключали будильники и брели на кухни за порцией чего-нибудь бодрящего. Но гетто наоборот только предвкушало сон после шумной, беспокойной, как и каждая предыдущая, ночи.
Возле бара через дорогу погас фонарь, когда последний пьянчуга выполз на улицу. Мигая сиренами, на полном ходу пронеслась полицейская машина, и Хэйли раздраженно захлопнула окно, чтобы хоть немного побыть в тишине. Потянувшись и вдоволь похрустев костяшками пальцев, девушка плеснула в кружку горького, черного как смоль кофе. Оставалось около получаса до того, как вернется отец.
В квартире за стеной всю ночь были разборки. Женские истеричные вопли и грохот совершенно не дали заснуть. Постоянно зевая, девушка оглядела комнату в поисках своей сумки.
Приходилось много чего успевать. Уборщица, официантка, курьер – любая работа, лишь бы были деньги. Бежать по городу наперегонки с другими людьми, стараясь успеть под его бешенный ритм, запрыгивать в уходящие вагоны метро, протискиваться в толпе таких же безликих граждан, как и она сама. Жить на благо общества, которое плевать хотело на своих участников.
Единственной отдушиной стало рисование. В этом бурном потоке жизни, который норовит смыть любого остановившегося или несогласного, девушка смогла найти для себя способ отключаться на время, устраивать передышки. Выкраивая свободные часы, Хэйли выходила в сквер, устраиваясь неподалеку от мест, которые ей чем-то запомнились, и принималась за живопись. Рисовала портреты, пейзажи на заказ и для себя. Ей нравилось наблюдать за людьми. За их мимикой, жестами, поведением. Писать портреты прохожих – спешащих клерков, уличных музыкантов или покуривающих в стороне таксистов. Иногда зарисовывать виды зданий и сгорбленные деревья в парках, тянущиеся ветками к траве как к единственно живой, зеленой как они сами, части серого и пыльного города – что угодно, за что зацепится глаз художницы.
