Слышишь топот бегущих слонов?
1.
Они долго шли по тихому летнему дубовому лесу. Семилетний Кириллка, озиравшийся на кроны деревьев, споткнулся о вздыбившийся и уползший на тропинку корень, упал, уронил самодельный газетный кулёк с конфетами-подушечками и заплакал от досады и боли в пальцах правой ноги.
– А ну-ка без сырости! – деланно-сурово приказал отец, посадил сына на плечи и понёс его в сторону шоссе.
– Давайте, парни, в кузов, – предложил пожилой шофёр грузовика, согласившийся их подвести. Возможно – об этом свидетельствует обращение «парни» – водитель принял их за старшего и младшего братьев.
Отец подсадил Кириллку на край борта машины, – и мальчик ахнул от восторга: кузов был доверху заполнен душистой пшеницей.
Так, лёжа на пшенице, они и поехали в сторону причала. Кириллке казалось, что он в странной четырёхугольной пустыне, где каждая песчинка вдруг выросла и удлинилась. Потом он, повинуясь, наверное, какому-то древнему инстинкту, а может просто из озорства, но не от голода, набрал в рот пшеницы и стал её жевать, ощущая, как из совокупности зёрен появляется тугой влажный комок…
2.
– Вставай, сгоришь! – Ленка растолкала меня, согнала внезапный сон.
Солнце подвинулось, и тень от индийской пальмы убежала с моего камышового лежака. Пришлось с балкона трехзвёздочного номера, где мы поселились, перейти в комнату, под кондиционер – гудящий, дышащий холодом и шевелящий панелями, словно губами.
Семилетним Кириллкой – человеком, ныне существующим только в моих снах, был когда-то я. В наследство от того мальчика мне достались его имя и биография, меняющаяся с возрастом в акцентах.
– Знаешь, мне опять приснился этот сон с пшеницей.
Моя молодая жена тяжело вздохнула.
– М-да, – сказала Лена. – Колбасит тебя… Подсознание… Переживаешь ты, дружок.
Я достал из сумки телефонную – старомодную, потрёпанную, бумажную – книжку, заварил себе чая, набрал номер. Трубку подняли сразу. Женский голос что-то сказали на хинди. Потом прозвучало английское «хеллоу».
3.
– День добрый, – сказал я по-английски. – Могу я услышать Ганика, пожалуйста?
– О’кей, – откликнулась невидимая собеседница. Что-то щёлкнуло. Послышалось «хеллоу» уже голосом Ганика.
– Салям алейкюм, Ганифа Мирзабала-оглы.
– Салям алейкюм, – прозвучало в ответ с азербайджанскими выговором и интонациями.
– Ганик, это я. Я приехал, – сказал я по-русски.
В трубке послышался какой-то шорох.
– Привет, привет! То-то слышу знакомый голос, – теперь уже Ганик говорил по-русски с едва заметным акцентом. – Ты один?
– Нет, с женой.
– Так. Тогда я подъеду утром. Ты ведь просил о разговоре тет-а-тет?
– Да.
– Понятно. Я буду в 8.30. До встречи, – немного рассеянно, видимо, думая уже о чём-то другом, ответил Ганифа.
4.
«…Сегодня мы высадились в поисках пресной воды на необитаемый остров, который жители соседних островов называют почему-то «Во-Во». Остров оказался небольшим, лесистым участком суши, похожим по форме на восьмёрку. Обрывистые берега, крутые и отвесные, делали его недоступным морякам с проплывающих кораблей, а холмистая неровная поверхность не давала возможности приземления самолётам. В одном месте неожиданно осела порода и сделала возможным проникновение на остров. В разведку пошли вдвоём – матрос (то есть я) и капитан.
По крутому склону, цепляясь за ветви неведомых кустарников, мы поднялись наверх. Густой кустарник почти сразу же перешёл в непроходимые дебри. Проникновение вглубь казалось невозможным, как вдруг капитан заметил неподалёку узенькую тропинку, протоптанную какими-то животными. Животные были, по-видимому, высокого роста, с длинными ногами. Кусты на высоте человеческого роста были ощипаны; на тропинке чётко выделялись их крупные копыта, разделённые на три части. Нам удалось мельком увидеть такое животное. Его крупное серо тело мелькнуло на мгновение среди кустов, затем раздался хруст валежника, и животные скрылись в чаще.
