Смерть друга

(запись первая)

1

Я убил друга. И ранним весенним утром, по темноте, нёс на плече его труп за город, туда, где можно закопать. Одной рукой я придерживал труп, в другой нёс лопату. Спину, от поясницы и ниже, холодила выбежавшая из трупа жидкость, просачивающаяся сквозь мешковину и коврик, вероятно испражнения. Труп был ещё теплым, но жизни в нём уже не было. Связки позвоночника при ходьбе растягивались и выпускали едва слышный хруст. Он любил меня, любил всех моих родных и близких, готов был радоваться встречи со мной всегда, даже когда болел… А я его убил. Я убил не случайно, ни нечаянно, а спланировал – и убил. Причём первая моя попытка была неудачной, на месяц раньше, а теперь спланировал вторую.

Спланировал и чего-то выжидал, выжидал. Но дальше откладывать убийство было нельзя. И я решил – пора. Мне уже и виделось улучшение здоровья собаки, но, уехать и оставить заботы на больную жену, я не мог. Не мог, всё спланировал, всё решил, что, как, где, но что-то оттягивал время. В этот день решил – всё! В этот раз не буду уводить в поле, а усыплю дома. Усыплю, а потом уже труп унесу и закопаю.

Работал я с 15.00 до 23.00. Придя домой поздно вечером после работы, открыв дверь натолкнулся на Рекса. Он не хотел вставать и рассматривал кто пришел, лёжа, даже не поднимая головы. Надавливая на него дверью, открывающейся внутрь, чуть отодвинул, чтобы пройти. Пёсик лежал и моргал глазами от зажжённого мною слепящего света, от моих движений. Как все старики, казалось, он устал и ничего в этом мире для него не было ни новым, ни привлекающим внимание. Потому-то не поднимался, а лишь наблюдал, что пришедший делает. А когда я взял намордник, поводок, пакет с ремнём, для поднятия собаки обратно, на четвёртый этаж после прогулки, изготовленный из пластиковой бутылки мочеприёмник, Рекс понял, прогулка неизбежна. Но всё же на что-то надеясь ещё, а может, просто прося ласки, как всегда это делал, лёжа на боку, закрыл передними лапами уши и произвёл нечленораздельное мычание. Это была просьба почесать за ушами, просьба к которой мы сами приучили собаку, научив получать от этого удовольствие и поощряя таким способом. А может теперь собака вкладывала больше смысла и просто хотела сказать, что она устала от боли, от жизни, что не хочет вставать, пожалей. Или хотела узнать, так же ли я хорошо отношусь к больному животному, как когда-то относился к здоровому и молодому, или сказать что она по-прежнему любит и готова защищать, но старость изменила её, а боли приучили к терпению и отучили от множества привычек и инстинктивно выполняемых действий.

Я наклонился и почесал Рексу за ушами и погладил по голове. Отгоняя мысли о предстоящем убийстве, не забывал. В жизни собаки наступали последние часы. А он не догадывался, он глядел своими тёмными глазами, подёрнутыми старческой дымкой, урчал от удовольствия, от процедуры чесания и от хорошего настроения хозяина. О чувствах и настроении собака догадывалась всегда, по каким-то едва уловимым признакам. Какое это чутьё, как пёс догадывается – для меня так и остаётся загадкой. Когда Рекс был молод, я его часто брал с собою в горы, в лес или просто прогуляться по набережной речки. И он угадывал, куда пойдём. И если не просто прогуляться, а на длительную прогулку, приходил в возбуждение, начинал поскуливать, с дрожью завывать и всех нервировать. Я искал способ избежать этих нервных потрясений. И наказывал, и лаской пытался пресечь такое поведение – бесполезно. Тогда пытался прятаться, чтобы пёсик до последнего момента не знал о моих сборах. Но он определял, и сразу же вступали в полную силу его песни. Скулёж, с привизгиванием, с трясущейся нижней челюстью и протаптыванием передними лапами, не сводя жалобного взгляда с моих глаз. Конечно же, это всю семью приводило в лёгкий стресс безотказно. Собака ни разу не ошиблась в догадках, что мы пойдём не просто на двадцать, двадцать пять минут, а в длительную прогулку с едой и привалом. И успокоить песни оставался единственный способ: быстрее собирать всё необходимое и выходить. И потому при сборах всегда что-то забывал.