Часть первая. По эту сторону.
Но не хочу уснуть, как рыба,
В глубоком обмороке вод,
И дорог мне свободный выбор
Моих страданий и забот.
Осип Эмильевич Мандельштам
Глава 1
Иван Феликсович, после долгих раздумий, сделал выбор, ткнув пальцем в глянцевую страницу на развороте пухлого каталога:
— Определился. Вариант «Дакота-80». Я покупаю прекрасную смерть Джона Леннона. Заверните, пожалуйста, — с серьезным видом произнес он и провалился в пустоту голубых глаз высокой и тощей, как высушенная рыба, блондинки, помощника управляющего компании «Млечный путь».
«Если б у людей были прозрачные черепа, мы бы сэкономили безумное количество времени», — промелькнуло в голове Ивана Феликсовича, наблюдая застывшую скульптуру, посвященную тщетной надежде на всякую мысль.
Офис занимал последний этаж исторического здания в стиле «северный модерн» с массивным угловым эркером-бойницей, в центре Санкт-Петербурга, на набережной реки Мойки. Отсюда летом, в безветрие, днём доносились до прохожих монотонные, как звуки церковного колокола, заученные речи экскурсоводов. Вечером затхлый воздух городских каналов резали на куски, несущиеся с палуб списанных в утиль катеров, до тошноты воняющих соляркой, вопли нетрезвых гостей города, и черная вода разносила рёв музыки с нецензурными выкриками в открытые окна жителей, от всей души проклинающих сезон белых ночей.
Пространство этажа, куда Иван Феликсович поднялся на одном из двух вместительных, отделанных под гранит, лифтов вобрало в себя несколько разных по площади комнат из рифленого непрозрачного стекла. Внутри каждого располагались стол на тонких сверкающих сталью ножках и два обитых синей бархатной тканью стильных кресла напротив друг друга. На серых столешницах, помимо упомянутого уже каталога, скучала стеклянная бутылка дорогой воды с пузырьками в длинном как у страуса горлышке и почему-то три пузатых стакана. На стене черной прямоугольной дырой ухмылялся матовый глаз огромного монитора. Такая минималистская атмосфера, видимо, способствовала полному погружению в деликатную тему нелегкого выбора, Прямоугольная светодиодная лампа на металлической штанге над столом раздавала рассеянное сине-белое облако и чутко подстраивалась под присутствие людей и время суток.
Дверями кабинеты, половина из которых имела окна, другая половина — нет, выползали в длинную кишку коридора, вдоль которого ленивыми тюленями распластались несколько округлых диванов из толстой белой кожи; тут же рядом примостился аппарат, похожий на мусорный контейнер и, громко вздыхая, плевал посетителям в одноразовые стаканчики бесплатные кофе, какао, или чай. На входе часть стены отвоевал пенал шкафа-купе с зеркальными дверями, а рядом с ним иногда по чьей-то команде угрожающе завывал массивный принтер на колесах. Помимо переговорных комнат на этаже располагались служебные помещения, попасть в которые посторонним не представлялось возможным. Записаться на прием в «Млечный путь» было редкой удачей, и конфиденциальные встречи персонала с клиентами проходили в строго назначенное время.
Иван Феликсович, в одиночестве, — девушка отлучилась, — неторопливо в стеклянной келье без окна снова и снова перелистывал глянцевые из дорогой бумаги страницы увесистого каталога. Он спрашивал себя, почему сделал такой выбор и при чем здесь Джон Леннон и Нью-Йорк? Лет пятнадцать назад он мог сыграть что-то похожее на «Yesterday», «Blackbird» и начало «Let It Be», но поклонником Леннона он себя не считал. В одном издании он прочел, что Джон мочился из окна своей квартиры на прихожан церкви, но Вера считала, что человека могли оболгать, да и кто не шалил по молодости? В детстве он с другом кидался яйцами с общего балкона их общежития в прохожих. Баловство закончилось, когда один из них, здоровенный детина, заметил местоположение подростков, поднялся к ним, и на загаженную окурками и плевками бетонную плиту балкона из обоих мальчишеских носов дружно брызнули алые ручейки. Ладно, с Ленноном схожести нашлись. И оттуда же, из отрочества, незримо тянулся поезд-мечта когда-нибудь увидеть столицу мира. Это случилось после того, как в его руки попался сохранившийся неведомым образом под диваном растрепанный кусок атласа мира. Часами изучал он шахматную доску Манхеттена и коричневую от заляпанной морошковым вареньем ленту Ист-Ривер, мысленно бродил по Бруклинскому мосту, ногтями сдирая с него намертво впившуюся плесень.
