Суровой зимой в начале 1570 года от Рождества Христова царь Иоанн Грозный с войском подступил к Новгороду.
На Великом мосту встречал его архиепископ Пимен с чудотворными иконами. Но не принял царь его доброго участия, обвинив окольно и его, и новгородцев в измене государству.
Тогда еще в городе никто и не догадывался об истинных замыслах царя.
А было это ни много ни мало как продолжение тайного похода, который уже унес жизни многих жителей Твери. Но Тверь, Клин и другие небольшие города – это была лишь малая часть задуманного.
Однако прежде чем царю и его ближнему кругу войти в Новгород со своим судом, вошли туда верные ему войска, основу которых составляли опричники. Они окружили город заставами и опечатали дома всех богатых горожан. И мышь не могла выскользнуть из города. Все чувствовали приближение какого-то ужасного события, не понимая его природы.
А началось все с Софийской церкви.
Там, отслушав литургию, Иоанн вдруг повелел схватить архиепископа и всех слуг его. Для Великого Новгорода начались кровавые дни казней и разрухи. Ежедневно погибали сотни новгородцев. Река Волхов стала наполняться трупами несчастных людей, которые лишились всего имущества и своих близких. Изощренные в таких делах опричники, умелые палачи и ревностные слуги, работали не покладая рук своих…
А за несколько дней до этих страшных событий на дворе купца Григория Лебедева шел такой разговор:
– Вот что, Феня, надо дочку нашу Настю из Новгорода отправлять. – Купец, дородный мужик, с покатыми плечами, суровый с виду, всегда убавлял голос, когда говорил о своей дочери. Он любил ее до безумия.
– Да куда же ее отправлять, Гриша?
Жена не понимала мужа, решила, что выпил он лишку. Вчера прибыл к ним из-под Твери старый товарищ мужа, Лактион. Мужики много говорили, разошлись далеко за полночь. А с утра, верно, похмелились.
– Ты, часом, не много ли вина с Лактионом выпил с утра? Что-то заговариваешься.
Не сказать чтоб она сильно не любила этого старого дружка ее мужа, но он слишком молчалив всегда был. И глаза такие темные, как у зверя. Но муж говорил ей обычно на ее сомнения, что Лактион проверенный человек, жизни за него не пожалел когда-то.
– Вина я выпил, это правда, – Григорий погладил свою густую бороду. – Но речь не о том. Ты не знаешь, Феня, что скоро здесь будет.
Говорил он так, как никогда раньше не говорил. Будто другой, незнакомый человек сидел перед ней.
– А что же будет?
Странный разговор все больше приводил к мысли: с мужем не все ладно.
– Ты слыхала, что ныне делается в Москве?
– Откуда же? Мы от Москвы далече.
– А вот известно мне стало, что царь вышел из Москвы и движется к Новгороду. А с ним много служилых людей, а проще – кромешников. Побывали они в Клину и в Твери…
Сказал он это с выдержкой, не подавая виду, но сдерживаться было трудно ему. Едва голос не дрогнул.
– Так что ж? – жена все еще не понимала мужа, не догадывалась о том, какую страшную тайну узнал он прошлой ночью. – Пусть себе делает, что хочет. Мы царским делам не указ.
– Так-то оно так, но…
Григорий все еще колебался. Рассказать жене все, что услыхал от Лактиона, верного человека, который пришел к нему вчера поздней ночью из Твери – значит признаться и себе самому в том, что на самом деле испытываешь к царю, узнавая такие подробности.
Если признать, что хотя бы половина из того правда, так волосы на голове дыбом встанут. Не хотелось ему пугать раньше срока жену, но о дочери подумать надо было. Она молода, невеста уже. Ей жить и жить.
Потому как ни крути, а сказать придется. Близость опасности подчас укрепляет дух в человеке. А это сейчас нужно больше всего.
