Фрэнки в последний раз вернулась в
родовое поместье на озере Комо, чтобы попрощаться с ним наедине,
без посторонних глаз. Теперь это огромное имение с заботливо
ухоженными садами будет принадлежать кому‑то другому. Станет его
наследием. Его прибежищем.
Она стояла у парадной лестницы виллы
«Манчини» и с болью в сердце смотрела на кроваво‑красную надпись
«Продано» поверх таблички стоявшего перед домом знака «Продается».
Это поместье принадлежало семье Фрэнки на протяжении четырех сотен
лет.
Так много родственников.
Так много воспоминаний.
В голове не укладывалось, как можно
было проиграть в блек‑джек четырехсотлетнюю историю семьи?
Фрэнки шумно вздохнула. Слишком
поздно паниковать, плакать или истерить, потому что теперь ей в
любом случае не избежать публичного позора и унижения.
Пока в прессе ничего не знали о ее
отчаянном финансовом положении. Она сказала, что продает виллу
только потому, что возвращается обратно в Лондон, после того как
два месяца ухаживала за своим неизлечимо больным отцом. Но как
долго она сможет хранить в тайне его грязный маленький секрет?
Фрэнки представила заголовки
завтрашних газет вроде: «Наследница‑аристократка Франческа Манчини
осталась без гроша из‑за карточных долгов покойного отца».
Она опустошила собственный
банковский счет, пытаясь как можно дольше держать все в секрете. И
в ее трастовом фонде тоже не осталось ни копейки из денег,
завещанных ей покойной матерью. Ко всему, Фрэнки пришлось продать
лондонскую квартиру, потому что она не могла допустить, чтобы
память дорогого ей человека была запятнана игровой зависимостью,
которую он приобрел только под конец жизни. У отца обнаружили рак
головного мозга, и он очень изменился после курсов интенсивной
терапии. Стал отчаянным, безрассудным. Она наивно полагала, что ее
сбережений хватит, чтобы покрыть его неблагоразумные поступки. Но
ее доходов в качестве учителя коррекционного класса вряд ли хватит,
чтобы расплатиться с долгами в миллионы долларов.
Ситуация складывалась удручающе
безнадежная.
Фрэнки поднялась по лестнице и
достала ключ от входной двери. Агент по недвижимости не забрал его,
потому что новый владелец въедет не раньше, чем будут оформлены все
необходимые документы. Она открыла дверь и вошла в выложенный
мраморной плиткой холл, и что‑то в атмосфере дома подсказало ей,
что она здесь не одна. Вилла больше не казалась холодной и пустой,
она дышала энергией.
Дверь в библиотеку на первом этаже
оказалась слегка приоткрытой, и оттуда доносились шорох бумаг и
недовольные мужские вздохи. На секунду Фрэнки показалось, что
смерть отца, похороны и катастрофа с долгами только приснились ей,
но тут она услышала решительные шаги, пересекавшие комнату. Она
узнала бы их даже с завязанными глазами. Возможно, даже будучи
глухой.
Дверь распахнулась, и на пороге
появился Габриэль Салветти. Он взглянул на Фрэнки с высоты своего
исполинского роста, и она пожалела, что не надела туфли на
каблуках. Балетки не вполне годились, когда она оказывалась в
компании лощеного красавца Габриэля. Хотя она никогда и не искала
его общества — наоборот, избегала его, как только могла. Фрэнки
чуть ли не упиралась лбом в пупок этого двухметрового великана и
чувствовала себя маленьким пони рядом с чистокровным скакуном.
— Привет, Франческа, —
вежливо кивнул Габриэль.
— Что ты здесь делаешь?
Она вглядывалась в непроницаемое
выражение его лица и думала о том, что из него получился бы
первоклассный шпион или агент под прикрытием. Хотя она сомневалась,
что такое занятие одобрят его связанные с криминалом отец и братья
— как родные, так и двоюродные. Габриэля считали белой вороной в
очень богатом семействе Салветти. Он был единственным хорошим
яблоком в этом прогнившем насквозь саду, очень большом, с глубокими
корнями и длинными грубыми перекрученными ветвями, тянувшимися в
места, где не захочет появиться ни один добропорядочный
человек.
