Так как мой младший брат Кюль-тегин отдавал мне свои труды и силы, то я, тюркский Бильге-каган, жил на земле, охраняя моего младшего брата Кюль-тегина1.
Из надписи на памятнике Кюль-тегина
Уже смеркалось, когда вдали наконец показались тукюеские шатры. Люй Сяну следовало бы обрадоваться, но он только задернул шторку и откинулся на подушки, чувствуя себя совершенно разбитым: долгая езда в тряской повозке вконец его вымотала, и даже мысль о том, что скоро эта пытка закончится, не приносила облегчения – ведь впереди его ждал такой же долгий путь домой. Домой… если он вообще туда вернется. Он слышал что-то о том, что у варваров принято приносить в жертву умершим живых людей, чужеземцев, и хотя они с Чжан Цюйи были императорскими послами и везли императорский манифест, Чанъань осталась так далеко позади, что варварский правитель может и не обратить на это внимания. Конечно, нынешний тукюеский кэхань совсем не то, что его дядюшка, и последние десять лет на северной границе царил мир; но с варварами ни в чем нельзя быть уверенным.
Он отодвинул шторку.
– Командующий Чжан!
Ему пришлось ждать, пока подпрыгивающая на ухабах повозка не поравняется с всхрапывающим серым конем Чжан Цюйи. На мгновение Люй Сян позавидовал выдержке военачальника: тот держался в седле так невозмутимо и надежно, будто они только что выехали из ворот Чанъани. В самом начале пути его надменная самоуверенность только раздражала Люй Сяна, но сейчас он был как никогда благодарен Чжан Цюйи за то, что тот едет вместе с ним. От одного его вида Люй Сян почувствовал себя спокойнее и увереннее.
– Командующий Чжан… – он прокашлялся, скрывая неловкость: о чем бы таком спросить? – Как вы думаете, что теперь будет с тукюесцами?
– То есть?
– После смерти прежнего кэханя они чуть не лишились всего, что им удалось завоевать. Но тогда у них был Кюэ-тэгинь. А теперь его не стало. Не настало ли время им снова искать защиты у дома Тан?
Чжан Цюйи задумчиво помычал сквозь сжатые губы.
– Кто знает, – сказал он. – Пока-то они держатся. Надо послушать, что говорят в ставке. Вы ведь не знаете тукюеского, сановник Люй?
Люй Сян покачал головой:
– Только хуский2.
– Скверно, – заметил Чжан Цюйи как бы про себя. – Ну ладно. Думаю, многое будет понятно с первого взгляда.
– Кэхань? – понимающе уточнил Люй Сян.
Чжан Цюйи быстро взглянул на него.
– Да, – сказал он. – Может, нам и не придется ничего делать.
Пока Люй Сян выбирался из повозки и распоряжался носильщиками, лошадей уже распрягли и увели. Чжан Цюйи ждал его – неподвижная темная фигура на фоне алеющего неба.
В кочевье было необычно тихо. Не визжали дети, не кричали женщины. Даже собаки, почуяв незваных гостей, не заливались злобным лаем, а отрывисто гавкали несколько раз, будто предупреждая: «Не подходи, а то хуже будет», и смолкали, то ли не смея, то ли не желая нарушить тишину. Люй Сяна от всего этого мороз продрал по коже.
Чжан Цюйи вопросительно оглянулся на него, и он, спохватившись, прибавил шагу.
Сумрачную юрту кэханя освещал только догорающий очаг. В первое мгновение Люй Сяну показалось, что внутри никого нет, и он уже собирался раздраженно обернуться и спросить их провожатого, молодого воина, что все это значит, но тут в тенях у противоположной стены что-то шевельнулось, и оттуда донесся странный, как будто осипший голос. Слов Люй Сян не разобрал, но их провожатый, похоже, все прекрасно понял. Он тоже что-то произнес – несомненно, по-тукюески. Осипший голос ответил – теперь в нем как будто прозвучала повелительная интонация. Их провожатый кивнул, проворно опустился на колени и принялся раздувать огонь.
– Прошу меня простить.
Это было сказано уже по-ханьски – с неизбежным акцентом, но вполне понятно благодаря тому медленному, старательному произношению, которое отличает людей, изучивших чужеземное наречие, но не слишком часто – или не слишком уверенно – говорящих на нем.
