Когда в начале XIX в. один из петербургских академиков ехал в Нью-Йорк, Святейший правительствующий синод на всякий случай взял у него подписку в неедении там человеческого мяса, полагая, что город Нью-Йорк населен исключительно каннибалами. Этот случай, о котором вспоминает советский писатель и литературовед И.А. Аксенов, дает живое представление о том, что думали об Америке и ее народе некоторые официальные деятели старой России.
Многое ошибочное в представлениях о Купере, Эдгаре По и других американских писателях-романтиках восходит к прочно укоренившимся старым взглядам, возникшим в эпоху, когда от путешественника в Америку требовали подобной подписки.
«Забытый теперь Купер», – так писал в начале XX в. Алексей Веселовский. И в этом была своя правда. Хотя Купер и не был забыт (скорее напротив – именно на рубеже XIX–XX вв. его книги вошли в золотой фонд детской литературы), понимание его творчества было весьма односторонним и обедненным. Чтобы показать Купера живого, а не мертвого, большого художника и демократа, необходимо проследить жизнь его книг в условиях сегодняшнего мира, разобраться в спорах и разногласиях, которые возникают при оценке наследия великого американского романиста, продолжающего волновать читателей. Наконец, уяснить себе место, которое занимает Купер в истории романтической литературы Соединенных Штатов. То же относится и к творчеству других американских романтиков.
Понятие об американском романтизме как литературном явлении первой половины XIX в. окончательно утвердилось в литературоведении США только в 20-е годы нашего века[1]. До тех пор о всем, созданном до Гражданской войны, говорилось как о ранней американской литературе, которая разделялась по региональным признакам (группы писателей Новой Англии, Нью-Йорка, Юга, Запада).
Одним из первых литературоведов, поставившим проблему американского романтизма, был Вернон Луис Паррингтон. Второй том его истории американской литературы, вышедший в 1927 г., носит название «Романтическая революция в Америке». Определяя этот период, Паррингтон, однако, возводит происхождение романтизма в Америке не столько к национальной традиции, сколько к европейской, порожденной французской революцией.
Другой американский литературовед Поль Кауфман, поддерживая точку зрения Паррингтона, писал в 1928 г., что понятие американского романтизма было введено по аналогии с европейскими литературами[2].
Историки литературы 20-30-х годов начали широкое изучение проблем американского романтизма – не только художественно-стилистических, но и социальных сторон творчества писателей-романтиков. Паррингтон, отмечая исключительные литературные завоевания американских романтиков, писал, что между 1815 и 1870 гг. романтизм стал национальной религией американцев[3].
В американском романтизме было две стороны. Утверждающее начало, возникшее из патриотических устремлений эпохи Войны за независимость, чувства национальной гордости («Растущая слава Америки» Филиппа Френо) и продолжающееся вплоть до таких книг, как «Астория» Ирвинга (1836), «Наша старая родина» Готорна (1863), не оставило сколько-нибудь заметного следа в наследии американского романтизма. Суд истории признал право на память потомков лишь за теми произведениями романтиков, которые несли в себе критический заряд отрицания буржуазной действительности. Даже в таких патриотических книгах, как исторические романы Купера, современного читателя привлекает прежде всего правдивая картина прошлого американского народа, а не прославление молодого государства, созданного Вашингтоном. В этом заключена непреходящая историческая ценность лучших творений писателей-романтиков, сохранивших свое художественное значение и после того, как историческая ситуация со свойственными ей взглядами, интересами и треволнениями, породившими книги романтиков, канула в прошлое.
