– Да, ребята, быть беде: перед нашим носом заиграла полосатая рыба, а это дурной признак, – говорил хриплый бас.
– У вас, боцман, вечно дурные признаки! Только и знаете пугать всех, – насмешливо возражал звонкий молодой голос.
– Ты-то вот много смыслишь в океане и лучше меня все можешь объяснить. Молчал бы лучше, молокосос!
– Какой же я молокосос, когда мне уже стукнуло семнадцать лет? Потом, боцман, вы забываете, что я тоже сын моряка. Стало быть, море у меня должно в крови сидеть.
– Моряка! Наверное, твой отец дальше порта Вальдивии и носа не высовывал? Ничего, значит, кроме простой барки, не умел вести. Моряк тоже!
– Что вы хаете моего отца, когда совсем и не знали его? Это нехорошо с вашей стороны, боцман. Прежде всего он был такой же чилиец, как и вы.
– Может быть. Но я уже сорок лет хожу по океану, поэтому полагаю, что ему не равняться со мной.
– Но и мой отец родился в одно время с вами.
– Да ты что же это, Эмилио, опять начал зубоскалить надо мной? Или забыл, как тяжела у меня рука, а? Так я напомню!
– Очень уж вы сердиты, боцман! Слова вам нельзя сказать.
– Молчи, негодный мальчишка!
– Смотрите, не ошибитесь, называя меня так.
– Говорят тебе, каналья, молчать!
– Перестаньте браниться, тогда и я замолчу.
Эта ссора между старым боцманом Ретоном и юнгой Эмилио могла бы продолжаться еще долго, к великой потехе всего остального экипажа, если бы вдруг не была прервана появлением на палубе капитана судна.
Капитан «Андалузии» представлял собой прекрасный тип чилийца с примесью испанской крови. Бронзовое лицо его выражало неукротимую энергию прежних воинов высоких Анд, а черные бархатистые глаза горели еще юношеским огнем, несмотря на то что ему уже стукнуло пятьдесят лет. Он был высокого роста, широкоплечий, крепкий, мускулистый и сильный, поэтому его не без основания сравнивали с быком-пуной, грозой его родных гор. В черной бороде, обрамлявшей его красивое лицо и придававшей ему сходство с одним прославленным разбойником, еще не серебрилось ни одного белого волоска, между тем как густые волосы на голове были уже сильно подернуты сединой.
– Опять у вас тут баталия с Эмилио? – обратился он к боцману.
– А вы, дон Хосе, не велите этому мальчишке вечно противоречить мне, тогда и баталий между нами не будет, – ответил Ретон.
– В чем дело?
– Да вот я говорю, что полосатая рыба заиграла на поверхности, а это предвещает дурное.
– Полосатая рыба?! – с видимым испугом перебил капитан, бросаясь к борту.
– В том-то и дело, капитан. Извольте сами посмотреть. Целыми дюжинами прыгает перед нами.
– Гм! Да. Это плохо. Положим, на небе еще ни одного облачка, да и ветер умеренный. Но, разумеется, это может измениться в одну минуту. Мы вошли в область, где бури – самое заурядное явление. А до Новой Каледонии осталось еще около полутораста миль. Пожалуй, нам и не добраться благополучно.
Нахмурив лоб, капитан некоторое время молча смотрел на игру зловещих полосатых рыб, то и дело выскакивавших на поверхность моря и игравших вокруг великолепного парусника, который представляла собой «Андалузия».
Рыба эта, длиной от двух до трех метров, плосколобая, покрытая мелкой чешуей, с удлиненным носом и открытой пастью, отчасти походит на огромную лягушку. Она массами водится в водах Тихого океана и охотно ловится обитателями Новой Каледонии, несмотря на ее неприятный вкус. Зато она берет количеством мяса: нередко попадаются экземпляры весом в сто пятьдесят килограммов. Обыкновенно полосатая рыба скрывается на большой глубине, но когда надвигается ураган, она выходит на поверхность, точно для предупреждения моряков об угрожающей опасности, а может статься, и в ожидании добычи.
– Что, капитан Ульоа, ошибся я? – спросил боцман.
