Последнее, что я помнил – стремительное падение в темноту. Свет сознания разгорался мучительно медленно. Он выхватывал из темноты цветные картинки, образы, лица и тут же отбрасывал их. Это длилось то ли мгновение, то ли целую вечность – до тех пор, пока я не почувствовал сильную головную боль и не открыл глаза.
Но внешний мир вообще не имел никаких очертаний: это был какой-то расплывчато-серый туман, в котором что-то двигалось и издавало шипящие звуки. Боль резко усилилась, и я закричал. Из тумана вынырнула тонкая белая рука и ужалила меня в левое плечо. Я снова закрыл глаза. Внутри заструилось что-то жгуче-ледяное: мне казалось, будто я превращаюсь в статую. Вдруг боль начала стихать, и я услышал ласковый женский голос: «Потерпите немного, Есенин. Сейчас всё пройдёт».
Я хотел спросить, почему она назвала меня Есениным, но язык совсем одеревенел. Молочно-медовые волны затопили всё моё существо, лёд треснул и растворился в потоке тепла. Боль ушла, и я открыл глаза.
Я лежал на широкой кровати, застеленной белоснежной простынёй. Попробовал пошевелиться, но не смог, потому что руки и ноги были привязаны ремнями к кровати. Что это, сон? Рядом, на стуле, сидела молодая светловолосая девушка в белом платье. Её глаза лучились такой добротой и состраданием, что я забыл о своём положении и уставился на неё как идиот. Мы смотрели друг на друга и молчали. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы она наконец не нарушила наше проникновенное молчание.
– Вы вернулись, Есенин? Или всё ещё обитаете в своём прекрасном мире? – Голос её завораживал не меньше, чем её взгляд: он благоухал весенними цветами, солнцем и ещё чем-то таким, что словами и не выразишь.
– Приветствую вас, прекрасная леди! Позвольте узнать, почему вы называете меня Есениным? – как можно галантнее произнёс я, досадуя на свой неуместно хриплый голос.
– Вернулись, значит. – Она вздохнула и улыбнулась. – Это хорошо. Плохо, что снова всё забыли, стихотворец вы наш. Ничего, это поправимо. Может, вспомните хотя бы, где вы находитесь?
– Я, конечно, постараюсь, сударыня, но сперва нельзя ли отвязать меня? Не слишком комфортно вспоминать что-то в таком положении.
– Ах да, простите, совсем забыла, – она встала и принялась развязывать ремни, продолжая говорить. Видя, с какой ловкостью она это делает, я понял, что для неё это привычное дело. – Не беспокойтесь из-за ремней. Мы прибегаем к ним только в крайних случаях, когда вы не контролируете себя. Адекватным пациентам мы предоставляем полную свободу действий. Готово.
Она снова присела на стул. Я тоже сел, с наслаждением двигая руками и ногами, и осмотрелся. Довольно-таки просторная комната с одним широким окном, за которым зеленеет небольшая лужайка, обрамлённая высокими берёзами и соснами. У окна – светло-серое кресло. Такого же цвета небольшой пушистый ковёр на полу из паркетных досок. Рядом с креслом – прямоугольный деревянный стол с толстой столешницей и настольной лампой на ней. Стены тоже деревянные, но немного светлее пола. Справа от меня – дверь (вероятно, входная), возле неё – массивный тёмно-коричневый шкаф и несколько пар разнообразной обуви. И две двери прямо напротив меня.
– Пациентам? – я перевёл взгляд на девушку. – Значит, я в больнице? Не очень похоже на больничную палату…
– Это и не палата, это ваша комната. Вообще, конечно, я предпочла бы называть вас гостями, но всё-таки пациенты более подходящее слово. К сожалению, – печально улыбнулась она. – Вы находитесь в оздоровительном центре "Солитариус". Не припоминаете?
– Нет. А что я здесь делаю?
– Лечитесь. Мы пытаемся помочь людям с психическими проблемами.
– Но я не псих, я…
И тут до меня дошло… Кто я? Как меня зовут? И как я здесь оказался?
