В 1988 году я зашел на почту за пенсией и случайно разговорился там с одним приезжим инженером, который ждал междугородный звонок. Зовут меня Григорий Даркин, я 1900 года рождения, уроженец Псковской губернии Российской империи. Упомянутая почта находилась в маленьком городке Алга под Актюбинском в северном Казахстане. Городок этот образовался в 1934 году, когда советская власть обнаружила там месторождение фосфоритоносных руд и начала строить в этом месте Актюбинский химический комбинат имени С. М. Кирова. На этот-то комбинат и приезжал мой инженер по обмену опытом. Мы разговорились и продолжили нашу беседу на улице, на скамеечке под деревьями. Все, что рассказал мне этот сорокалетний человек про свою жизнь, потрясло меня. Но потрясло не как представителя рода человеческого, а как меня, лично. Дело касалось моей личной биографии. Я услышал в его рассказе продолжение своей жизни. Той жизни, которая прервалась в 1939 году в подвале Псковского окротдела НКВД. Но обо всем по порядку.
Была ли тогда биржа? Была! Именно тогда, в год моего рождения, в 1900 году в столице России Санкт-Петербурге министр финансов Витте узаконил стихийно формировавшийся уже как сорок лет фондовый отдел Санкт-Петербургской Биржи. Тогда Россия наконец-то постигла диалектику смыслов капиталистической экономики и семимильными шагами устремилась к 1913 году – году своего наибольшего процветания.
После войны с Наполеоном европейский капитализм стал быстро просачиваться в деловой оборот российских хозяйств. По земле расползлась проволока железных дорог, по рекам поплыли белые пароходы, фабрики и заводы обзавелись кирпичными стенами, паровым оборудованием и машинами. Параллельно с материальным самовоплощением капитализм насадил в головах российских предпринимателей идеи частной собственности, рыночного ценообразования, свободы предпринимательской воли и договора. Изделия он превратил в товары, товары обезличил в искомые количества меновой стоимости, от меновой стоимости отклеил юридическое право потребовать, а уже это требование в свою очередь объективировал в массовую доступность – в ценные бумаги.
Произошло так благодаря разделению труда и появившимся из-за этого технологиям: все стало на поток. Много раз повторяющиеся операции в хаосе мириад всех операций вообще, обрели искусственные формы и отвердели. Искусство – я напомню – это борьба с энтропией. Эти затвердевшие формы оторвались от личностей субъектов рынка их использующих, и обрели самостоятельную безличную жизнь на просторах Восточно-Европейской равнины. Такая объективация стала возможной только благодаря скоростям. Быстро проводимая операция во множестве одинаковых повторений требует массовой штамповки быстрых решений. Но как принимать решения в условиях недостатка информации, неизвестности, незнакомости, зыбкости. Как? – на доверии! Доверие – сила социального трения. Именно отсутствие доверия всегда создавало и создает по сей день невыносимое трение, затрудняющее осуществление сделок на Руси. Но жажда наживы сильнее страха потери. В те годы доверие преодолело силу земного притяжения, и рыночный волчок завертелся на полную катушку.
Товар, деньги, товар. Кредит, ссуда, гонорар. Вексель, фрахт и божий дар. Мыло, чай и самовар. Скупали, производили, обрабатывали, продавали. Банки, заводы, газеты, пароходы. Кто хотел торговать, тот торговал. А он – нет. Не мог или не хотел или не умел… Хотя здесь надо хорошенько подумать, чтобы не обидеть человека. Ведь «он» – это мой отец: помещик Васильев. Да, так уж вышло, что я сын дворовой девки Дарьи, прижитый ею от молодого барина, сына заройского помещика Васильева. Отсюда и фамилия моя – Даркин, то бишь сын Дарьи. В моём контексте было бы благозвучней – «Подаркин». Но вышел по фамилии только Даркин, по имени – Григорий, по отчеству – Васильевич. Конечно, Васильевич только по отчеству! Ну, не по фамилии же! Это не шутка! Для русского человека нет ничего важнее дела крови и всех остальных несуществующих сакральных смыслов. Это право (право крови) легко доказать. Следовательно, легко и наследство получить. Правда также легко наследство и промотать, но это, как вы поняли, не про меня.
